Витающие в облаках - Кейт Аткинсон

— О, за нами за всеми следят, — жизнерадостно сказал профессор Кузенс. — Мы просто этого не знаем.

Арчи, конечно, давно уже был убежден, что за ним следят службы особого назначения, хотя так и не объяснил почему. («Может, потому, что он сам такой особенный», — предположила Андреа в один из тех дней, когда ее мозги явно отказали.)

— О да, но ведь Арчи сумасшедший, — бодро сказал профессор Кузенс. — Все мы здесь не в своем уме — и ты, и я.

— Откуда вы знаете, что я не в своем уме? — спросила я.

— Конечно не в своем, — ответил профессор. — Иначе как бы ты здесь оказалась?

Кабинет профессора Кузенса располагался в другом конце коридора, принадлежащего кафедре английского языка. Это и всегда было опасное место со множеством потайных ловушек, но оно стало еще опасней сейчас, когда обострилась борьба за престол. Пройти от одного конца коридора до другого было все равно что проехаться на атрракционе «Поезд призраков» — все время уворачиваешься от злых духов, которые внезапно выскакивают из-за углов, пытаясь тебя напугать.

Сегодня, однако, все они куда-то делись. Дверь кабинета доктора Херра была плотно закрыта, а у Мэгги Маккензи, наоборот, широко распахнута, словно подчеркивая, что владелице кабинета скрывать нечего. Хотя самой Мэгги в кабинете не было. Ватсон Грант, кажется, покинул здание. Но меня держал в плену профессор Кузенс, как старый мореход — свадебного гостя. Он принялся рассказывать длинную историю про свои юные дни в кембриджской докторантуре и какую-то девушку, которую он в незапамятные времена соблазнил на майском балу, и мы не видели, что к нам, раздвигая Сумрак, несется Мэгги Маккензи с перекошенным, как у фурии, лицом, — пока она не оказалась совсем рядом.

Ее бесформенные похоронные одеяния клубились на ходу, и на пол сыпались заколки-невидимки. У Мэгги Маккензи были длинные седые волосы стального цвета, и с утра она приходила, уложив и подколов их в одну из разнообразных неопределенно-викторианских причесок (косы, валики и тому подобное). Но к обеду волосы начинали выбиваться из пут, и к середине дня она уже напоминала древнюю воительницу, ведущую бриттов в бой, — царицу-воина, что желает страшно отомстить врагам.

— Доктор Маккензи! Мэгги! — Профессор Кузенс радушно закивал ей.

Она в ответ пронзила его взглядом. Мэгги Маккензи преподавала историю романа девятнадцатого века («Я научила женщин говорить») и таила злобу против самцов своего вида. Ожесточению поспособствовал ее бывший муж, также доктор Маккензи, о котором Мэгги никогда не говорила, так как, по ее словам, «есть вещи, которые бессилен описать язык».

— Кажется, вы задолжали мне реферат? — резко сказала она мне вместо приветствия и добавила: — Где ваша Джордж Элиот?

Как будто на свете было несколько Джордж Элиот и одна из них принадлежала мне.

— Я оставила его дома, — [или «ее»?] сказала я, беспомощно пожав плечами и как бы давая понять, что жизнь — очень странная вещь, над которой я совершенно не властна.

Доктор Херр внезапно распахнул дверь своего кабинета, словно пытаясь застать кого-то врасплох. При виде нас троих он нахмурился — видно было, что ему хочется заставить нас переписать тысячу строк в наказание за то, что мы без дела околачиваемся на его территории. Доктор Херр специализировался на XVIII веке («1709–1821 — век разума или век рифмы?») и считал, что руководство кафедрой следует отдать ему, поскольку он единственный из всех сотрудников способен составить нормальное расписание. Вероятно, он был прав.

Доктор Херр был безбородый, высокий, худой и хилый. Из-за анемичного вида казалось, что он слишком быстро вырос и его мускулы за ростом не поспели. Он представлял собой своеобразный англо-шотландский гибрид. Его отец происходил из того же рода, что и известные ветеринары по фамилии Херр, а мать — из менее благородной семьи кентских галантерейщиков. Когда брак распался, она вернулась в лоно семьи, взяв с собой юного доктора Херра. Так и вышло, что по крови он был уроженцем Эдинбурга, а по духу — Кента. Впрочем, это перекрестное (через границу) опыление не придало ему гибридной стойкости.

Правду сказать, по временам доктор Херр казался бóльшим англичанином, чем сами англичане. Он учился в небольшой частной школе где-то в домашних графствах, а затем поступил в Оксфорд, где помогал основать общество любителей настоящего эля. Он мог (с сочным мажорным акцентом) перечислить всех игроков, когда-либо входивших в сборную Англии по крикету. («Ну и задрот» — такой лаконичный вердикт вынес ему Боб.)

Мэгги Маккензи и доктор Херр смотрели друг на друга, будто готовясь к кулачному бою. Я подумала, что это неплохой способ решить, кто должен возглавить кафедру.

— Рукопашная схватка, — пробормотал профессор Кузенс мне на ухо. — Очень экономит время.

Доктор Херр попятился и обратил свою агрессию на меня.

— Вы опоздали с рефератом, — резко сказал он. — Я хочу получить его немедленно.

Доктор Херр был из тех ипохондриков, которые наслаждаются своей ипохондрией, — впрочем, он так страстно жаждал получить руководство кафедрой, что, кажется, в самом деле хворал из-за этого. Он уже забыл обо мне, охваченный внезапным желанием пощупать свой пульс.

— Наверно, мне лучше присесть, — прошептал он и снова удалился к себе в кабинет.

— Полный идиот, — сказала Мэгги Маккензи, а затем повернулась ко мне и гневно произнесла: — Я подожду до завтра. Чтобы к пяти часам ваш реферат по Джордж Элиот был у меня на столе.

Она угрожающе сдвинула кустистые брови, резко повернулась и утопала вдаль по коридору.

— Какая грозная женщина, — сказал профессор Кузенс, когда она уже не могла услышать.

Меня удивляло, что университетская группа борьбы за раскрепощение женщин не записала Мэгги Маккензи в свои ряды — особенно теперь, когда группа вошла в новую, воинственную фазу. Раньше это был тихий приют для студенток, любящих за чашкой кофе пожаловаться на бойфрендов, но недавно власть в группе захватила девушка по имени Шерон, отличница с факультета политологии, круглолицая, в совиных очках. Она пылала решимостью обучить нас тонкостям диалектического материализма, пока жива (судя по всему, Шерон должна была скончаться намного раньше, чем сама того ожидала).

— Ну что ж… — произнес профессор Кузенс, когда мы наконец извилистыми путями пришли к дверям его кабинета. — Я, пожалуй, прилягу поспать. А вы?

Я не могла понять — то ли он приглашает меня поспать вместе с ним, то ли просто интересуется моими планами. Как бы там ни было, я грустно покачала головой и сказала:

— Я пойду домой, мне нужно работать.

— Передавайте привет этому своему приятелю.

— Бобу?

— Значит, Бобу.

Тут профессор узрел Джоан, секретаршу кафедры, — женщину средних лет с большим бюстом. Джоан обожала мохер, так что я все время боролась с желанием прикорнуть на ее пушистой груди. Профессор ударился в затейливую пантомиму, изображая, что пьет из чашки. Джоан со вздохом долготерпеливой страдалицы нырнула в шкаф, где хранился чайник. На случай чрезвычайных ситуаций (вроде той, в которой мы сейчас находились) она держала у себя в закромах и небольшой примус (вот так случаются чудовищные пожары).