Антиквар - Александр Бушков

– А черт его знает, если откровенно, – сказалСмолин. – Тут бабушка надвое сказала…

– Сволочь, – сказал Никифор с бледным подобиемулыбки. – Умен, чего уж там… Умен. Ну хорошо. Будешь наследником… спасибохоть скажи, урод!

– Спасибо, – серьезно сказал Смолин. – Нет,правда. Спасибо.

Радости особенной не было, она еще не успела оформиться. Ипотом, он пока что не видел легендарных закромов. Было что-то вроде облегчения,не более, и легкого удивления от того, что все обернулось именно так.

– А кому еще? – словно угадал его мысли,прошелестел старик. – В музей… чтобы растащили половину, еще не донеся, аостальное – в самом скором времени… Не дождутся. Дашке… просвистит состебарями… Пользуйся… помни мою доброту… в тумбочке… футляр кожаный…

Без излишней поспешности Смолин извлек из тумбочки кожаныйфутлярчик на «молнии» размером с половину сигаретной пачки – судя по ощущениямпальцев, там лежали ключи, разномастные.

– Как только сдохну, пойдешь в закрома, – четковыговорил Никифор. – Не раньше, зараза, не раньше… Слушай условия, будут иусловия… я тебе всё ж не благодетель из индийского кино.

– Да? – бесстрастно произнес Смолин.

– Памятник мне… и Лизе. Эскизы в зеленой папке. Строгопо эскизам, уяснил? И чтоб не вздумал мелочиться, иначе приду и возьму заглотку, веришь ты в это или нет…

– Да ладно, – сказал Смолин, наклонясь кпостели. – Считайте меня кем угодно, но ведь помните, надеюсь, что слово явсегда держу…

– Помню, помню… Памятники обоим, строго по рисунку…Дашке… Дашке… ну, дашь ей потом денег на квартиру, на машину, на шмотки-цацки…Не мелочись и не перегибай. Двухкомнатку, не обязательно в самом центре… машинуяпонскую, но так себе… и баксов… с десятку… ага, десятку… Не жмись, сам будешьне в накладе… Понимаешь?

– Ну да, – сказал Смолин. – Еще что-нибудь?

– Японца с коробочкой – мне в гроб… Непременно… Тампоймешь… японца мне в гроб… И всё. Остальные обойдутся, идут они боком черезбуераки… – он медленно-медленно выпростал из-под простыни руку (во чтопальцы, ладонь превратились за три дня – жуть берет), свел пальцы на запястьеСмолина.

Пальцы оказались холоднющие, липкие, но Смолин терпел,только теперь начиная осознавать, принужденный склониться к самому рту,стараясь дышать только ртом, чтобы не втягивать ноздрями кисловато-затхлыйзапах, слушал самое важное – где, как попасть…

Всё. Он чуть-чуть шевельнул запястьем, давая намек на то,что хочет освободить руку. Старик не отреагировал, наоборот, стиснул его ладоньвовсе уж клешнясто и, вперившись немигающим взглядом филина, повысив голос чутьли не до крика, совершенно четко выговорил:

– Васька, ищи броневик! У меня не получилось… Ищиброневик, зараза, тварь! Такое бывает раз в жизни, нельзя отдать случайным, насторону… Я не успел… Васька, ищи броневик! Броне…

– Какой броневик? – плюнув на брезгливость и почтикасаясь ухом жабьего безгубого рта, настойчиво спросил Смолин.

– Ищи броне…

Что-то клокотнуло над самым ухом – и Смолин, инстинктивноотшатнувшись, вырвал ладонь из склизких пальцев. Что-то мерзко, пронзительнозалилось электронным писком над его головой – он теперь только рассмотрел, чтона полочке стоит белый ящичек, мигает лампочками, и окошко светится зеленымзигзагом, писк все сильнее…

Он и сам не понял, как так получилось, что его, ухватив залокоть, приподняли с табуретки, а там и вмиг вытеснили в коридор зеленоватыехалаты в количестве трех. И кинулись к постели, над которой все так же пищалонепонятное устройство – вот только в их суете Смолин не отметил ни живости, ни настоящейзаботы…

Крепыш с широким усталым лицом, в таком же зеленоватомхалате на голое тело заглянул в палату, дернул крутым сильным плечом и,вернувшись в коридор, окинул Смолина достаточно равнодушным взглядом:

– Сын?

– Племянник, – сказал Смолин.

На лице врача отобразилось явное облегчение – ну да, так емупроще, вряд ли стоит предполагать, что племянничек возраста Смолина приметсязаламывать руки и оглашать обшарпанный коридор рыданьями, узнав, что дядюшкевосьмидесяти с лишним лет настал трындец… Впрочем, и родные кровиночки втаком-то возрасте вряд ли будут биться в рыданиях – мы ж реалисты, такова се ляви, особенно в данном конкретном случае. То-то, кстати, и не видать безутешныхчадушек… Может, не знают?

– Что там? – спросил Смолин приличия ради.

– Ну, что там… – врач говорил негромко, устало, вголосе чуялась лишь чуточка чисто профессионального сочувствия (ну понятно,если будет каждому соболезновать всерьез, крышей подвинется). – Третийинфаркт и все сопутствующие осложнения, в первую очередь – годы… В другомвозрасте зашла бы речь о шунтировании и еще паре-тройке достаточно сложныхпроцедур… Восемьдесят четыре, понимаете ли… Наркоз противопоказанкатегорически, дядюшка ваш сейчас не перенесет и простейшей операции вродевскрытия чирья на пальце. Так что…

– Всё? – спросил Смолин.

Врач вильнул взглядом:

– Ну, что тут скажешь…

– Вячеслав Палыч! – донесся женский голос изпалаты.

Врач вошел туда, остановился на пороге – и почти сразу же,оглянувшись на Смолина, пожал плечами – так досадливо, привычно, непреклонно,что все стало ясно и без вопросов. Смолин и не пытался заглянуть в палату, гдевсе присутствующие уже не суетились, а стояли неподвижно – повернулся инаправился к лестнице.

Ага! Сподобились наконец… Вся родня, не особенно и торопясь,поднималась ему навстречу: осанистый Викентий Никифорыч с супругою, но безчадушек, Бергер с женой Галиной Никифоровной и дочкой Дашенькой…

Смолин и не подумал свернуть – а какое им дело? Что он, неимеет законного права по этим коридорам ходить? К тому же никто из них, заисключением Дашеньки, знать его не знал.

И они разминулись совершенно безучастно, как в море корабли– вот только Дашенька, вовсе не выглядевшая убитой горем, мимоходом кинула нанего очень уж цепкий, очень уж острый взгляд… или показалось?

Усевшись за руль, Смолин протянул было руку к ключу – но тутего пробило насквозь новым, непонятным ощущением. Там смешались холод и тоска,растерянность и страх, в пот бросило от мимолетного приступа жути: вот так онои бывает, значит? Хлоп – и нету? И ничего с собой туда не прихватишь,ничегошеньки! Был – и нету… А тебе-то уже не двадцать и не пятьдесят даже…

Он даже коротко простонал-взвыл сквозь зубы – таким острым,жгучим, неприятным был приступ тоски. Но очень быстро справился с собой,посидел, закрыв глаза, резко выдыхая сквозь зубы. В конце концов, ему отстучаловсего-то пятьдесят четыре, он был крепок, без хронических хворей, а то, что всеже досаждало, не представляло серьезной угрозы… Он справился с собой: это всенервы, нервишки…