Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых - Владимир Хрусталев

Спустя три недели великий князь Константин Константинович вновь обращается в своем дневнике к подробностям событий путешествия наследника престола:

25 августа.

Ездил кататься с Мама, чтобы иметь случай поговорить с глазу на глаз. Ей хотелось отвести душу со мною наедине. Ее тревожат недоразумения, возникшие во время путешествия Цесаревича с греческим Georgie на «Памяти Азова». Georgie спас ему жизнь, ударом палки свалив с ног убийцу-японца, покусившегося на жизнь Цесаревича в Отсу. Этот подвиг не заслужил Олину (имеется в виду великая княгиня Ольга Константиновна, королева греческая. — В.Х. ) сыну ничьей благодарности, об нем даже старались умалчивать, приписав спасение одному из полицейских. Государь даже слова не написал и не телеграфировал Georgie. Ему не было позволено сопровождать Цесаревича в путешествие по Сибири. Теперь разъяснилось, что свита Цесаревича, не ужившись с кают-компанией «Памяти Азова», невзлюбила и входившего в состав ее Georgie. Его оклеветали в глазах Государя, сообщали, будто Georgie имел дурное влияние на Цесаревича, и возводили на него всякую небывальщину.

Надеюсь, что все эти недоразумения будут разъяснены и устранены теперь, при свидании в Дании» [43].

Через три дня, т. е. 28 августа, великий князь Константин Константинович с удовлетворением записал в дневнике: «Оля телеграфировала, что Государь пожаловал ее сыну Georgie золотую медаль за спасение погибающего. По-видимому, в Дании состоялось объяснение и недоразумения устранены» [44].

Таким образом, 30 августа 1891 года император Александр III наградил принца Георга Греческого (1869–1957) золотой медалью «За спасение погибавших» для ношения на владимирской ленте. Тем самым он был официально признан спасителем наследника русского престола. Его трость затребовали в Санкт-Петербург, украсили драгоценными камнями и вернули назад — в Афины. Отблагодарили и двух рикш не только большими деньгами (о чем говорилось выше), но также наградили орденом Св. Анны. Впоследствии в Санкт-Петербурге на Гутуевском острове в память спасения цесаревича была воздвигнута церковь Богоявления (закладка состоялась ровно через год после покушения, а освящение — в 1899 году).

После возвращения с Дальнего Востока через необъятные просторы Российской империи в Санкт-Петербург цесаревич 21 декабря 1891 года записывает в своем дневнике:

«Рассуждали о семейной жизни. Невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души, затронул ту мечту и ту надежду, которыми я живу изо дня в день. Уже полтора года прошло с тех пор, как я говорил об этом с Папа в Петергофе, а с тех пор ничего не изменилось ни в дурном, ни в хорошем смысле. Моя мечта — когда-либо жениться на Аликс Г[ессенской]. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889 г., когда она провела шесть недель в Петербурге! Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей заветной мечты. Но когда Eddy (английский принц. — В.Х. ) оставил или получил отказ, единственное препятствие или пропасть между нею и мною — это вопрос религии! Кроме этой преграды, нет другой; я почти убежден, что наши чувства взаимны! Все в воле Божией. Уповая на Его милосердие, я спокойно и покорно смотрю на будущее» [45].

Еще через месяц, т. е. 29 января 1892 года, он напишет в дневнике: «В разговоре с Мама, утром она мне сделала некоторый намек насчет Елены, дочери гр[афа] Парижского, что меня поставило в странное положение. Это меня ставит на перепутье двух дорог: самому хочется идти в другую сторону, а, по-видимому, Мама желает, чтобы я следовал этой! Что будет?» [46].

Однако цесаревич Николай остался верным своему сердечному выбору и продолжал с упорством ждать, когда родители согласятся на этот брак. Принцесса Алиса (Аликс) отклонила предложение стать невестой английского наследника престола принца Альберта Виктора (Эдди, 1864–1892). Вскоре, 1 марта 1891 года, скончался ее отец, и она осиротела, но интуитивно чувствовала, что в мире есть еще одно сердце, в котором она живет. Время продолжало свой неумолимый бег.

Многим любопытен вопрос: были ли «особые приметы» у «венценосных братьев», т. е. у Государя Николая II и его младшего брата великого князя Михаила Александровича? Например, шрам или костная мозоль на голове императора от полученного удара саблей в Японии 29 апреля 1891 года. По этому поводу разгорелась большая дискуссия после обнаружения «царских останков» в тайном захоронении под Екатеринбургом Гелием Рябовым и Александром Авдониным. Этот вопрос был актуален для белогвардейского следствия Н.А. Соколова в годы Гражданской войны, когда предпринимались попытки найти останки императора Николая II и великого князя Михаила Александровича после их убийства летом 1918 года большевиками. Сохранились ли документальные свидетельства на этот счет? Были ли у Августейших «венценосцев» другие приметы, вроде татуировки на их телах, т. к. на многих опубликованных в печати (ретушированных) фотографиях это просто невозможно рассмотреть. Попробуем обнаружить подобные сведения среди архивных материалов, а также воспоминаний очевидцев и других исторических источников тех далеких событий.

Николай Александрович Романов был среднего роста: 5 футов и 7 дюймов (168 см). Он выделялся пропорциональностью сложения и стройной спортивной фигурой. Волосы имел золотисто-рыжеватого цвета, несколько темнее была тщательно подстриженная, холеная борода. Украшением его красивого продолговатого лица, на котором часто светилась очаровательная улыбка, были голубые глаза. Говорят, что глаза есть зеркало души человека. По мнению многих, у Государя были особые глаза: открытые, голубые, кроткие, полные какой-то особой доброты и простоты, неотразимой привлекательности. Своим взглядом он без слов очаровывал людей, предубежденных против него, и даже обезоруживал своих врагов.

Однако в популярных исторических работах относительно его роста фигурируют и другие данные. Так, например, исследовательница из Австрии Элизабет Хереш пишет: «Не вызывает сомнений, что Николай был не просто царевичем (так в тексте. — В.Х. ), но и привлекательным молодым человеком. Роста он был не очень большого — 1 метр 72 сантиметра, но подтянут и хорошо сложен; особенно сильное впечатление производили его огромные голубые глаза. Многие, даже видевшие Николая всего один раз, отмечают их “мечтательный” или “нежный” блеск. Все — включая мужчин — говорят о его простом очаровательном обращении; само собой разумеется, что он хороший танцор (да и на фортепиано неплохо играет)» [47].

Татуировка даже у аристократов за границей в те времена была достаточно модной и порой являлась обычным делом. Особенно мода на тату распространилась со второй половины XIX века в Великобритании. Сын королевы Виктории I, будущий король Эдуард VII (1841–1910), посетив Святую землю в 1862 году, сделал на руке татуировку Иерусалимского Креста. В дальнейшем его тело украсили еще несколько татуировок. Когда его сыновья Альберт (1864–1892) и Георг (Георг V, 1865–1936), кузены цесаревича Николая Александровича, побывали в начале 1880-х годов в Японии, а их гувернер, по распоряжению Августейшего родителя, отвел принцев в студию знаменитого художника Хори Чио, который татуировал изображение драконов на их руках. На пути домой принцы Альберт и Георг посетили Иерусалим и сделали еще татуировки у того же художника, что и их отец 20 лет назад. Великий князь Александр Михайлович (Сандро), который дружил с детства с цесаревичем Николаем Александровичем, обзавелся подобным своеобразным украшением, как старый «морской волк» во время плавания, находясь длительный период в Японии. В российском флоте татуировка была обычным делом среди многих офицеров. Молодой Николай Александрович, видимо, подражая Сандро, тоже решил сделать что-то подобное при первой удобной возможности. Давняя мечта цесаревича сбылась, судя по его дневниковым записям, когда он только что прибыл в Японию в начале апреля 1891 года. На русский фрегат «Память Азова» доставили двух японских мастеров. Один сделал татуировку цесаревичу Николаю, а второй — его кузену Георгу Греческому. Татуировка на его руке изображала традиционного на Востоке дракона. Так у будущего русского монарха на правой руке появилось изображение дракона — с черным телом, желтыми рожками, красным брюхом и зелеными лапами. Сведения о тату цесаревича, несмотря на секретность визита мастеров, все-таки просочились в японскую печать.