Тот, кто меня купил - Алекс Чер

Она права, чёрт побери. Но почему хочется ей возразить? Сказать что-то резкое? Осадить? Поставить на место?

— Продолжим, — рычу я сквозь зубы и кладу руки на руль. Делаю намеренный жест, чтобы держать их подальше от этой девчонки, что заставляет меня, пусть на миг, но терять равновесие.

Бывают моменты, когда ты над собой не властен. Не знаю, почему я потянулась к нему: объяснений этому поступку нет. Сквозь злость в Эдгаре, как на лакмусовой бумажке, проступало нечто глубоко личное. Подавленность. Демоны, что сжирают изнутри. Мне ли не знать подобные состояния, когда ты бессилен что-то изменить.

Хотелось его успокоить, но я не смела лезть. Ровно до тех пор, пока он не начал меня рассматривать. С интересом. Мужским. Осязаемым.

Я умею прятать мысли и чувства, но реакцию тела трудно скрыть, когда оно предательски показывает своё волнение.

Я хотела, чтобы он меня поцеловал. Может, поэтому и сделала невероятное — протянула руку и прикоснулась. Я знала, чем это закончится.

Он был резок и, наверное, груб. Слишком настойчив и стремителен. Пугающе властен. Ему ничего не стоит подмять под себя человека и дёргать за верёвочки, заставляя проделывать всевозможные движения, выгодные лишь этому мужчине. Может, поэтому я ничего не почувствовала. Почти. До тех пор, пока он не перестал давить.

Он словно вырвался из кокона и стал настоящим. Мне так показалось. И захотелось дать больше. Гораздо больше, чем думала до этого.

Урок?.. Ах, урок. Ну, конечно же. Дорогой господин Гинц, ты вообще не представляешь, с кем связался. Хочешь послушную ученицу? Ты её получишь — без вопросов. Только не жалуйся потом и не посыпай голову пеплом. Ты ещё не раз не злым тихим словом вспомнишь тот вечер, когда зацепил меня взглядом и решил использовать в своих дурацких взрослых играх. Ты не понял лишь одного: я человек с богатейшим жизненным опытом. И я умею за себя постоять.

— Итак, мы познакомились в «Дон Кихоте» два месяца назад, — голос мой звучит бодро и весело. Оптимистично и с энтузиазмом даже. — Я обслуживала ваш столик. Ты не смог не оценить мои выдающиеся достоинства: ум, доброту, мягкий покладистый характер. Впрочем, о чём это я? Сиськи и задницу — так будет честнее.

— Не льсти себе, — скрипит он как аллигатор. Зубки у него режутся, что ли?

— Что? Задница маловата? Ну, извини. Других выдающихся частей тела у меня нет. Зубы и уши в порядке. А, я забыла про ноги. Они потрясающие. И попробуй только возразить.

Эдгар молчит. Руки сжимают руль. Непроизвольно. Он, наверное, даже не заметил. Лицо каменное, а пальцы напряжены. Пауза.

— Ты закончила? — спрашивает он холодно.

— Я только начала, собственно.

— Тогда продолжай. Выходит у тебя паршиво, но забавно.

— Зато правдиво. Что ещё такого умного, интеллигентного, богатого мужчину, как ты, могло привлечь в такой девушке, как я? Только достопримечательности.

— Язык. Мне понравился твой язык.

Я краснею. Хочется пнуть его под коленку и побольнее. Но я давно не детдомовка. И почти замужняя дама. Да. Надо бы потренироваться держать себя в руках, когда он откровенно намекает на поцелуй. Когда он чуть не задымился. Да что там — вон штанишки колом стоят. До сих пор его колбасит. Поэтому-то он и злой, поди.

— О, да. У меня по русскому «пять». Речь моя не может не пленять, — выкручиваюсь из скользкой темы. Стихами. На тебе, лови хук справа. — Ну, а дальше, как в любовных романах: ты понял, что я твоя судьба. Не ел, не пил, ходил как тень. Встречал меня после работы. Целовал мои следы.

— Не увлекайся, — кажется, самовар остыл. Вон, даже улыбка спряталась в уголках губ.

— Ладно, — я сама покладистость и кротость, — заваливал подарками, дарил цветы, брал измором, пока последний форпост не пал. И тогда ты получил всё.

— Всё? — хищно подрагивают его ноздри.

— Кроме святого, конечно. Я девушка строгого воспитания. До свадьбы — ни-ни. И тебе это нравится.

— Нравится. Ты книги писать не пробовала, сказочница?

— Пробовала, — я сейчас на что угодно подпишусь. — Но, увы. То герои плоские, то в сюжетных линиях путаюсь.

— Твёрдая троечка. Даже с плюсом. Почти четвёрка с минусом.

Что это? Похвала? Я сейчас растаю и развалюсь на атомы от счастья. Надо же. Великий Гинц меня оценил! У меня сотни иголок на языке крутятся — так хочется сказануть что-нибудь эдакое, но я вижу, как обостряются у Эдгара черты лица, и прикусываю язык. Кажется, сейчас начнётся.

— А теперь серьёзно, — рубит он слова, как зимнюю капусту. — Но очень кратко. Я рос в полной семье. С мамой и отцом. Мама русская, папа — из этнических немцев. В семнадцать я ушёл из дома. У нас… начались сложные времена. Родители скандалили и собирались разводиться. И я решил не зависеть ни от кого. Учился в университете на экономическом, работал. В восемнадцать женился. В девятнадцать мы разошлись, так и не став по-настоящему семьёй. За это время мой отец скоропостижно скончался. Мать снова вышла замуж и, кажется, родила ещё одного ребёнка. Это всё, что я знаю. Не поддерживаю с ней отношений и понятия не имею, где она.

Я смотрю на него во все глаза. У него есть мать, а он даже не попытался её найти. Знай я, что моя мама жива, я на брюхе ползла бы к ней. Но я её любила очень. А всё, что осталось — это тепло в груди. И свет. И улыбка. Я не помню её лица. Только по фотографиям, что хранятся у тёти Али в большом альбоме.

— Спрашивай, — режет он воздух резким тоном. — А впрочем, не надо. Я и так знаю, что ты скажешь. Да, я не знаю, где она и не ищу. Но пару раз ко мне заявлялись тётки и представлялись моими матерями. Видимо, неистребима в женских сердцах тяга усыновить одинокого и богатого.

Он сочится ядом и горечью. И не понять, чего больше. И, наверное, он сейчас открыт до уязвимости, но я знаю, что к нему не прикоснуться: там панцирь, который схлопывается мгновенно, как только кто-то решит, что он слаб и беззащитен.

— А если бы это была она? — я всё же не выдерживаю, спрашиваю. — Ты узнал бы её? Принял?

Он молчит, упрямо сжав губы. Ноздри раздуваются. Взгляд колючий и смотрит куда-то вперёд. И вряд ли Эдгар что-то видит там, за лобовым стеклом.

— Я узнал бы её. Не думаю, что она сильно изменилась. Вечная девочка. Мать родила меня в шестнадцать. Совсем юной. Да так и застряла, как бабочка в янтаре. Пёстрая, весёлая, легкомысленная. Отец боготворил её. Тебе бы понравилось. Вот уж кто, не стесняясь, целовал следы от её ног.

Я не знаю, что сказать. И не могу понять, почему он настолько откровенен. Но господин Гинц, наверное, мысли умеет читать.

— Я бы не хотел, чтобы ты придумывала или домысливала лишнее, — поворачивает он голову и пристально смотрит мне в глаза. — Это важная информация. Скоро ты станешь моей женой. Вольно или невольно ты вовлечена в мою жизнь. Вокруг будет много кто крутиться. Вынюхивать. Выискивать. Чего-то хотеть. Вымогать даже. Не исключено. Или шантажировать. И я бы не хотел, чтобы одна из этих сердобольных тёток появилась в ненужный момент и разжалобила тебя. Уговорила встретиться или нечто подобное.