Площадь Диамант - Мерсе Родореда

— Вот посмотрите, — сказала сеньора.

Посреди бывшей спальни стоял стол, и на скатерти коричневое пятно от утюга. За столом сидит-читает муж старой сеньоры. Он один из всех работал, — я его за все время видела считанные разы — и любил читать по вечерам. А днем на этом столе гладили. Стена, где стоял умывальник, и стена, где окно, были в плесени, потому что полуподвал, сырость, как дождь — вода просачивается прямо сквозь стену. Рядом с этой залой, в конце того коридора, где стоял шкаф, который ели жучки, была другая дверь. Сеньора открыла ее, а там ванная комната. И ванна огромная квадратная, выложенная плиткой с синим узором, старинной, валенсийской, некоторые плитки уже потрескались, и швы разошлись. Сеньора почему-то назвала ее Нероновой ванной и сказала, что они здесь моются летом в самую жару, но под душем. Такую, говорит, ванну наполнить — моря не хватит. А света почти никакого, потому что окошко, одно-единственное, под потолком и выходит на лестницу, где была та самая дверная решетка с пришпиленной запиской. Чтобы эту ванну проветрить, раму поднимали, а чтобы она не падала, подставляли бамбуковую палку. Я подумала и спросила: а вдруг мальчик откроет окошко, и там кто-нибудь моется из взрослых? И сеньора мне — тссс… И весь потолок, вся стена над цветной плиткой — в серой плесени, как в зале под умывальником. Плесень вблизи блестит, точно стеклянная. Хуже всего, сказала сеньора, что вода в ванной долго не сходит, потому что трубы на улице чуть выше того места, где ванная, и приходится вычерпывать ее кастрюлей или банкой. По лестнице шашечкой мы поднялись на второй этаж, который с улицы — первый, и на этой лестнице, на полпути, было окно, которое смотрело на улицу, где калитка в сад. В это самое окно, когда внизу никого не было, кричали тем, кто звонил в калитку, чтоб не звонили, а толкнули посильнее дверь, где пришпилена записка. Из окна на лестнице шашечками был виден шкаф, тот самый, который жучки точили, и наверху у него пыль вековая. По этой лестнице мы вошли в гостиную. И мальчик за нами. Напротив двери стоял огромный сундук из темного дерева, весь резной, и рядом подставка для зонтов, сама как зонтик раскрытый — снизу вверх деревянные спицы, и на них понавешена всякая одежда, старые шляпы и еще что-то. Кимет бы ахнул, ели бы увидел такой сундук. Я сказала про это сеньоре, а она провела пальцем по резьбе на крышке и спрашивает, знаете, что это?

— Нет, сеньора.

На середине крышки были вырезаны две головки — девушки и юноши. Смотрят друг на друга, носатые, губы пухлые, чуть выпяченные, как у негров. А сеньора говорит: любовь — это вечная тайна…

Потом она повела меня в комнату с балконом на улицу, как раз над тем окном, откуда мне крикнули — звоните в садовую калитку. Там тоже был альков, но все переделано по-современному. У стены черный рояль и две банкетки, обтянутые розовым плюшем. И какая-то штука непонятная на диковинных ножках с копытами, вроде лошадиными. Сеньора сказала, что ножки обновил реставратор, и что это старинное бюро с перламутровыми инкрустациями на ящиках, а ножки — копыта фавна какого-то, что ли. Кровать в алькове была старинная, позолоченная, и только по две шишечки на спинках. А над изголовьем деревянный Иисус Христос в нише, со связанными руками, в красной тунике с золотом, и лицо горестное до невозможности. Сеньора сказала, что раньше это была спальня молодых, но теперь тут она с мужем, потому что дочери не дают спать машины, ездят туда-сюда чуть не до рассвета, и она, то есть дочь, решила перебраться в спальню с окнами в сад, где тихо. Рядом с кроватью, где ниша с Иисусом Христом, была маленькая дверь в комнату без окон. А в ней — одна-единственная кровать под балдахином из синего тюля от москитов. И надо же, в этой комнатенке, где кроме кровати, ничего не поставишь, спал их мальчик! Потом она повела меня в гостиную, и первое, что я увидела, — это сундук с золотыми застежками, синий, а по низу разноцветные гербы. И на крышке — они была поднята — нарисована Святая Эулалия, она склонилась с белой лилией Святого Антония в руке, и рядом дракон, который хвостом обвил гору, где ни одного деревца. Из его разинутой пасти вылезают три огненных языка, как пламя. Старинный сундук почти вплотную к двери на балкон, который над тем окном в столовой, которое до самого потолка. А правее, из спальни мальчика, дверь на верхнюю галерею, открытую. В первый день сеньора не могла показать мне спальню молодых, где раньше спала она с мужем, потому что там в это время отдыхала ее дочь. Они с мальчиком мимо этой двери — на цыпочках, и я тоже. Вышли втроем на галерею, куда смотрят комнаты второго этажа, если с улицы, а если со двора — первого, и по лестнице, под которой были умывальник и колодец, спустились вниз во дворик. Там всегда кегли валялись, и мальчик любил в них играть. Сеньора объяснила, что у дочери тяжелая болезнь и что ее нельзя тревожить. Она, говорит, заболела после того, как вздумала сама переставить тяжелые кадки с камелиями. У нее на другой день кровотечение открылось. Но врач сказал, что не может поставить диагноз, пока не увидит своими глазами, что у нее с почками. Врач был чужой, а ихний, как на беду, уехал отдыхать. Про это сеньора сказала мне уже на мраморной лестнице, под окошком в ванной с валенсийской плиткой. Перед моим уходом сеньора объяснила, как открывать садовую калитку с улицы. Там внизу была щеколда, а наверху задвижка. Но ребята бросали в сад что ни попадя, один раз даже дохлого кролика, и тогда зять, то есть сеньор в плаще, обшил калитку досками изнутри. Щеколда и задвижка все равно остались снаружи, на улице, а изнутри — одна замочная скважина. Калитку, значит, можно было открыть с улицы, если она не заперта на ключ, а на ключ ее запирали только вечером. И никакой особой мудрости: отодвинуть задвижку, просунуть руку через отверстие — его специально прорезали — и снять цепочку, которая навешивалась на крюк. Да проще простого, если знаешь, конечно. Я, наверно, очень долго про этот дом рассказываю, но он такой мудреный, такой путанный — голову сломаешь, и кто меня зовет, откуда — сразу не разобрать.

XIX

Кимет сказал: хочешь работать — дело твое, но по мне лучше бы голубями занялась. Продавали бы голубей — озолотились! Я пошла к сеньоре Энрикете рассказать про разговор с моими хозяевами. И надо такое! Иду теми же улицами, а они почему-то узкие сделались… Как пришли, Антони сразу к картине — хвостатых страшил разглядывать. Сеньора Энрикета обещалась за детьми присмотреть. Я, говорит, буду брать их с собой к кинотеатру «Смарт», ничего, посидят возле меня на скамеечке. И тут мой Антони — понятливый был! — слез со стула и кричит: никуда не пойду, вот и все! Я сказала, что мальчик еще туда-сюда, усидит, а Рита — нет, мала, бедняжка, чтобы целое утро на улице. Рита, пока мы говорили, заснула у меня на коленях. А мальчик снова залез на стул, не оторвать от картины! На улице моросило. Вот скажи на милость, как соберусь к сеньоре Энрикете, редко, чтобы не было дождя. Капли одна за другой скатывались по бельевой проволоке, самые большие набухали, вытягивались и падали слезами.

Первый день, как я стала работать в том доме, где с улицы полуподвал, ничего у меня не ладилось. Перемыла половину посуды — и вдруг воды нет. Сеньор с плащом, их зять, пришел на кухню, вежливый — старая сеньора его позвала, — сам открыл кран и, как увидел, что оттуда ни капли, собрался на террат. Пойду узнаю, в чем дело, сказал. У них бак неплотно закрывался, чтобы видеть, сколько воды, ну и подумали, может, какой листок попал, заткнул отверстие. Сеньора велела мне пыль в столовой вытирать, чтобы время зря не пропадало. А у меня в голове одно: дети мои взаперти. Кимет, конечно, не пустил их к сеньоре Энрикете. Она, мол, зазевается, Антони, не приведи Бог, выскочит на мостовую и под машину… Пыль я тряпкой вытирала, потому что сеньора сказала, что все эти метелочки — ерунда, поднимут пыль, а через минуту она, где была, там и есть. Как раз в эту минуту спустилась дочь, поздоровалась со мной, и странное дело — на вид она вовсе не больная. Сеньора велела принести воды из колодца и вымыть окно, которое до потолка: с улицы, я говорила, оно до самой земли и всегда пыльное, а как дождь — грязью заляпано. Машины — взад-вперед, там шлеп, здесь шлеп, и только успевай оттирать… Сеньор, их зять, сошел с террата и прямо с той лестницы шашечками, что вела в гостиную, закричал, что бак в порядке, никакого засора, стало быть, что-то в трубах на улице. Сеньора нахмурилась и сказала, что надо натаскать волы из колодца и домыть посуду, правда, говорит, я колодезной воды побаиваюсь, вдруг там когда-то человека утопили. С другой стороны, поди, знай — придет завтра водопроводчик или нет. И чтоб посуда осталась грязная?