Арии древней Руси - Константин Пензев

«Георгий Интериано в XV в. писал, что черкесами адыгов называют татары и турки. Тюркский этноним „черкесы“ с XIV в. стал общим для всех адыгских групп, но затем его употребление постепенно сузилось и сейчас обозначает только ту группу адыгов, которая живет в Карачаево-Черкесской Республике… Как полагала Е. П. Алексеева, на территории Карачаево-Черкесии есть курганные могильники как западночеркесского типа, так и кабардинского. Судя по этим данным, в XIV–XV ее. здесь жили и западные адыги и кабардинцы. Видимо, из этих двух групп адыгов и сложились современные черкесы как промежуточная адыгская группа между адыгейцами и кабардинцами» (Кузнецов В. А. Введение в кавказоведение. Владикавказ, 2004).

Таким образом, есть основания предположить, что Бату-хан взял с собой в Нижнее Поволжье не только «татар» (о татарах-тугарах см. «Князья Рос»), но и часть входящих в первоначальный ареал улуса Джучи енисейских кыргызов. От них, возможно, и произошли черкесы.

Любопытно, что Сигизмунд Герберштейн причислял в свое время черкесов если не к славянским, то, по меньшей мере, к славяноговорящим народам: «Славянский язык, ныне искаженно именуемый склавонским (Sclavonica), распространен весьма широко: на нем говорят далматинцы (Dalmatae, Dalmatiner), босняки (Bossnenses,), хорваты (Chroati, Chrabaten)… а еще поляки и русские [властвующие над обширными территориями] и черкесы-пятигорцы (Circasi-Quinquemontani, Circassen in fuenff pergen) у Понта» (Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М.: МГУ, 1988).

Интересные замечания есть также у Иоганна Бларамберга в его книге «Историческое, топографическое, статистическое и этнографическое описание Кавказа»: «Их (черкесов. – К. П.) язык очень отличается от других кавказских языков как лексикой, так и синтаксисом; между тем в нем заметна близость с финскими корнями, а главным образом с корнями вогулов и сибирских остиа-ков. Это сходство позволяет заключить, что черкесы, так же как вогулы и остиаки, имеют общее происхождение, это сообщество в очень отдаленную эпоху разделилось на несколько ветвей, одной из которых, вероятно, были гунны (ссылка на: Клапрот. Путешествие по Кавказу. Т. 2. С. 380)» (Иоганн Бларамберг. Историческое, топографическое, статистическое и этнографическое описание Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 1999).

Таким образом, весьма похоже на то, что мы имеем в языке описываемых Бларамбергом черкесов финский субстрат. Позволю себе напомнить, что языковым субстратом называется влияние языка коренного населения на чужой язык, обычно при переходе населения с первого на второй в результате завоевания, этнического поглощения, культурного преобладания и т. д. При этом местная языковая традиция обрывается, народ переключается на традицию другого языка, но в новом языке проявляются черты языка исчезнувшего. Известно, что финский субстрат имелся в тохарском языке, и это вполне объяснимо. Индоевропейцы-тохары за время своей миграции долгое время жили в финно– угорской среде. Интересно, что тохары некоторое время проживали на территории Минусинской котловины, т. е. в тех же местах, что и енисейские кыргызы.

Следует отметить, что совпадений в нашем случае масса. Однако окончательных выводов мы делать не будем и перейдем к рассмотрению следующего выдающегося народа, а именно – уйгуров. Они же «хойху», с которыми енисейские кыргызы говорили на одном языке.

Выше автор уже приводил сообщение об обычаях шгурской знати, согласно которым жена умершего хана должна была последовать за своим владетельным мужем в мир иной, и сейчас я его повторю для лучшего усвоения:

«Вскоре хан умер. Вельможи хотели и царевну проводить за ним. Царевна сказала им: в Срединном государстве (Китай – К. П.), если зять по дочери умрет, то жена три года утром и вечером обязана быть при гробе. Тем и обряд оканчивается. Дом ойхоров [хойху], заключив брачный союз за 10 000 ли, сделал это из преданности к Срединному Двору; следовательно я не должна сопутствовать хану. И так остановились; впрочем, она должна была, по их обыкновению, надрезать лицо себе плакать» (Бичурин Н. Я. [Иакинф]. Собрание сведений народах, обитавших в Средней Азии в древние време-1а. М.-Л.: АН СССР, Институт этнографии им. Миклухо-Маклая, 1950).

Здесь стоит отметить, что в рассматриваемом случае ханской женой являлась китайская царевна и ей, безусловно, вовсе не улыбалась мысль закончить свою жизнь подобым образом. Напомню, что обычай соумирания жены – это обычай, свойственный славянам и высшим кастам иншского общества. Но есть небольшое отличие.

Аль-Масуди об этом отличии пишет следующее:

«Женщины их (славян. – К. П.} желают своего сожжения для того, чтоб войти с ними (мужьями) в рай. Это есть одно из деяний Гинда (хинди, индусов. – К. П.}, как мы упомянули выше; только у Гинда обычай этот таков, что жена тогда только сожигается с мужем, когда она сама на это соглашается» (Абул-Хасан Али ибн-Хуссейн, известный под прозванием Аль-Масуди. В кн.: Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870).

Следует признать, что родственники умершего хана вошли в положение китайской царевны и приняли ее аргументацию (учитывая этническую принадлежность вдовы), однако в качестве компромисса ей пришлось все-таки несколько поцарапать себе лицо для выражения безутешной скорби. Между тем данный обычай хорошо согласуется с приведенным выше по тексту известием Ал-Бекри, а также с сообщением Ибн-Руста, который пишет следующее:

«Когда умирает у них (славян. – К. П.) кто-либо, труп его сжигают. Женщины же, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица» (Откуда есть пошла русская земля… том П. М.: Молодая гвардия, 1986).

Есть еще и то замечание, что обычай соумирания был характерен как для скифов, описанных Геродотом, так и для хуннов. О хуннах мы будем вести разговор несколько ниже, а отличие скифских похорон от славянских и индийских состояло еще и в том, что по смерти вождя умерщвляли не жену, а одну из наложниц.

«В остальном обширном пространстве могилы погребают одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также виночерпия, повара, конюха, телохранителя, вестника, коней, первенцев всяких других домашних животных, а также кладут золотые чаши (серебряных и медных сосудов скифы для этого вовсе не употребляют)» (Геродот. История. М.: Ладомир, АСТ, 1999).

О происхождении этнонима «уйгур» Н. Я. Бичурин излагает ту версию, что слово «хойху» на монгольском языке выговаривается по произношению южных монголов «хойхор», а по произношению северных «ойхор»: «Тюркистанцы правильно пишут это слово; но как буква их вав произносится, как о и у, то слово Ойхор, по свойству их языка, изменилось в Уйгур».

Таншу («История династии Тан»), гл. 217, сообщает нам о названии и происхождении хойху следующее: «Предки Дома ойхор [хойху] были хунны. Они обыкновенно ездили на телегах с высокими колесами; почему при династии Юань-вэй [с 386 г.] еще называли их Гао-гюй или Чилэ, ошибочно превращенное в Тйелэ. Поколения их суть: Юанъгэ, Сйеянъшо, Кибиюй, Дубо, Гулигань, Доланъгэ, Лугу, Байегу, Тунло, Хунъ, Сыгйе, Хусйе, Хигйе, Адйе, Бай-си, всего пятнадцать поколений. Они рассеянно обитали по северную сторону Великой песчаной степи. Юань-гэ, т. е. хойху, еще называлось Уху, Угэ; при династии Суй называлось Вэйгэ. Ойхорцы [хойху] храбры и сильны. Первоначально они не имели старейшин; смотря по достатку в траве и воде, перекочевывали с места на место. Искусны были в конной стрельбе из лука; склонны к воровству и грабежам. Они считались подданными тукюеского Дома. Тукюесцы их силами геройствовали в пустынях севера» (Бичурин Н. Я. [Иакинф]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.-Л.: АН СССР, Институт этнографии им. Миклухо-Маклая, 1950).