Азатот - Говард Филлипс Лавкрафт

Каждое лето родители увозили Дерби за границу, и он быстро усвоил модные поветрия европейской учености и стиля. Природный талант Дерби, имевший сродство с гением Эдгара По, все больше и больше склонял его к декадентству, прочие же художественные стили и интересы оставляли его практически равнодушным. В те дни мы частенько вели с ним продолжительные дискуссии. Я к тому времени уже закончил Гарвард, прошел практику у одного бостонского архитектора, обзавелся семьей и вернулся в Аркхем, чтобы заняться там своим делом, обосновавшись в родительском особняке на Салтонсталл-стрит, ибо мой отец переехал во Флориду для поправления пошатнувшегося здоровья. Эдвард почти каждый вечер навещал меня, так что я вскоре начал воспринимать его как одного из домочадцев, У него была особая манера звонить в дверь или стучать дверным кольцом, и это вскоре стало нашим тайным сигналом, так что каждый вечер после ужина я привычно прислушивался, не раздадутся ли знакомые три коротких звонка или стука, за коими после долгой паузы следовали еще два. Куда реже я отправлялся с визитом к нему и с завистью рассматривал неведомые мне фолианты в его постоянно растущей библиотеке.

Дерби окончил курс в Мискатоникском университете в Аркхеме, поскольку родители ни за что не хотели отпускать его далеко. Он стал студентом в шестнадцать и закончил полный курс в три года, избрав своей специальностью английскую и французскую литературу и получив высокие отметки по всем предметам, кроме математики и других точных наук. С прочими студентами он общался мало, хотя и с некоторой завистью поглядывал в сторону дерзких или богемных типов, чей поверхностно- заумный язык и бессмысленно-ироническое позерство он пытался имитировать и чье легкомысленное отношение к жизни мечтал перенять.

Сам же он стал фанатичным приверженцем оккультной магической мудрости, чьими книжными памятниками издавна славилась и славится до сей поры Мискатоникская библиотека. Вечный обитатель царства фантастического и необычайного, теперь он нырнул в пучину настоящих рун и загадок, оставленных легендарной древностью, то ли в назидание, то ли в предостережение потомкам. Он читал такие сочинения, как пугающую Книгу Эйбона , Невыразимые культы фон Юнцта, и запретный Necronomicon безумного араба Абдулы Алхазреда, о которых ни словом не обмолвился родителям. Эдварду было уже двадцать, когда у меня родился сын, единственный мой ребенок, и мой друг, кажется, был польщен, узнав, что в его честь я дал новорожденному имя Эдвард Дерби Аптон.

Достигнув двадцатипятилетнего возраста, Эдвард Дерби был уже не по годам ученым мужем и довольно-таки известным поэтом и писателем-мистиком, хотя отсутствие связей и опыта общеполезных занятий замедлил его литературный рост, обусловив подражательный и слишком книжный характер его сочинений. Я был, возможно, его ближайшим другом, видя в нем неисчерпаемый кладезь живого теоретизирования, в то время как он обращался ко мне за советом в любых делах, в каковые ему не хотелось посвящать родителей. Он продолжал жить в одиночестве скорее вследствие своей застенчивости, душевной инертности и родительской опеки, нежели по собственной природной склонности, и в обществе появлялся крайне редко и мимолетно. Когда началась война, слабое здоровье и врожденная робость удержали его дома. Я же отправился в тренировочный лагерь в Платтсбург, но за океан так и не попал.

Так прошло еще немало лет. Мать Эдварда умерла, когда ему было тридцать четыре, и на долгие месяцы он оказался недееспособным, пораженный странной душевной болезнью. Отец, однако, увез его в Европу, и там ему удалось избавиться от своего недуга без всяких видимых последствий. Потом же его, похоже, охватывало порой какое-то странно преувеличенное оживление, точно обрадовался избавлению своей души от некоего незримого бремени. Он начал вращаться в среде прогрессивных студентов, невзирая на свой уже достаточно почтенный возраст, и присутствовал на нескольких весьма вольных мероприятиях однажды ему пришлось даже уплатить немалую сумму откупа (каковую он занял у меня), дабы известие о его участии в этом прискорбном занятии не дошло до ушей его отца. Некоторые же шепотом распространявшиеся сплетни относительно распутных мискатоникских школяров были весьма удивительны. Ходили даже разговоры о сеансах черной магии и прочих происшествиях, совершенно неправдоподобных.

II

Эдварду было тридцать восемь лет, когда он свел знакомство с Асенат Уэйт. В то время ей исполнилось, как я предполагаю, года двадцать три, и в Мискатоникском университете она посещала специальный курс средневековой метафизики. Дочь моего приятеля познакомилась с ней раньше в школе Холл в Кингспорте и старалась избегать соученицу из-за ее странной репутации. Асенат Уэйт была смугла, невысока ростом, красива лицом, правда, ее несколько портили чересчур уж выпуклые глаза, но людей слишком чувствительных ее внешность почему-то отталкивала. Однако сторониться Асенат более всего заставляли ее происхождение и ее разговоры. Она была из инсмутских Уэйтов, а о полузаброшенном древнем Инсмуте уже на протяжении многих поколений ходили мрачные предания. Рассказывали о каких-то ужасных торговых сделках 1850 года и о диковинных существах не вполне человеческого облика, рождавшихся в старинных семьях этого пришедшего в упадок портового городка, лишь старожилы-янки могли сочинять подобные легенды и рассказывать их с должной толикой страшной таинственности.

Дурная репутация Асенат усугублялась тем фактом, что она была дочерью Эфраима Уэйта ребенком, рожденным этим старцем от никому не известной жены, которая, выходя на улицу, вечно скрывала лицо вуалью, Эфраим жил в ветхом особняке на Вашингтон-стрит в Инсмуте, и те, кто видел эту обитель (аркхемские жители по возможности старались как можно реже навещать Инсмут), заявляли, что чердачные окна там всегда закрыты ставнями, и с наступлением сумерек из-за них доносятся странные звуки. Старик был в свое время знающим лекарем и, судя по местным преданиям, мог по своей прихоти вызвать или усмирить шторм на море. Я видел его всего лишь один или два раза в юности, когда он приезжал в Аркхем полистать заветные фолианты в университетской библиотеке и, помню, не мог без содрогания взглянуть на его волчье, демоническое лицо, заросшее спутанной седой бородой. Он умер в полной потере рассудка при весьма загадочных обстоятельствах как раз перед поступлением его дочери в школу Холл (по завещанию ее опекуном был назначен школьный директор), и дочь, надо сказать, была его ревностной ученицей и временами даже выглядела почти так же демонически, как и он.

Когда начали циркулировать слухи о знакомстве Эдварда с Асенат Уэйт, мой приятель, чья дочь знала Асенат по школе, поведал о ней множество прелюбопытных вещей. Асенат в школе изображала из себя чуть ли не волшебницу, и вроде бы и впрямь умела проделывать поразительные чудеса. Она уверяла, что способна вызвать грозу, впрочем, сопутствовавшие ей успехи связывали обычно с ее непостижимым даром предсказания. Животные явно не любили ее, и она почти незаметным движением правой руки могла заставить любую собаку завыть. Временами она выказывала познания в науках и языках совершенно исключительные и даже шокирующие для столь юной девушки; и в такие минуты могла напугать соучениц, ибо в ее глазах по неведомой причине вдруг загорались злобно-плотоядные огоньки, она начинала странно подмигивать и, казалось, относилась к внезапной перемене в себе с некоей вызывающе-непристойной иронией.