Время мушкетов - Денис Юрин

* * *

Представьте себе лицо покупателя, которому вместо спелой дыни продали протухший баклажан; или недовольную физиономию воителя, вынужденного сражаться деревянной палкой вместо меча. Примерно такое выражение и застыло на лице преподобного отца Патриуна, когда телега остановилась на гостевой площади за городскими воротами и священник открыл заспанные глаза. Марсола была столицей колонии, самым крупным городом из шести филанийских поселений на правом берегу Удмиры. Здесь находился центр общественной жизни новых земель; здесь располагалась резиденция губернатора, жили самые именитые и богатые люди, стоял самый большой гарнизон. Учитывая, что Дерг удивлял своей красотой приезжих и выглядел ничуть не хуже любого филанийского города, отец Патриун ожидал увидеть в Марсоле нечто особое, поражающее взор уж если не изящностью строений, то хотя бы величием и элементарной опрятностью. Вместо этого повсюду была грязь, перекошенные заборы, деревянные домишки, самое большее в два этажа, немощеные улицы, по которым не спеша прогуливались люди, лошади, козы, собаки и свиньи.

«Наверное, это только окраина, старая часть города, а передо мной дома первых переселенцев. Город растет, строится, и вскоре городской управитель отдаст приказ снести эти уродливые халупы, а на их месте возвести новые, каменные дома, точно такие же, как я видел в Дерге, такие же красивые, как те, что наверняка уже радуют взор в центре столицы. Небритый возница завез меня в город не с тех ворот. Оно и понятно, деревенщинам никогда не разрешается заезжать с парадного входа», – предположил священник, но, стоило ему лишь взглянуть на крепостную стену и ворота, он понял, что это не так.

На землях, где еще не перевелись дикари, а по лесам бродят шайки разбойников, люди в первую очередь ценят безопасность, а затем уж комфорт. И если они построили стены, ворота и башни городской цитадели из дерева, то во всем городе точно не отыскать ни одного каменного строения. Вторым, но не менее важным, что бросилось в глаза распрощавшемуся с добрым возницей священнику, были сами жители Марсолы. За четверть часа скитания по грязным, извилистым улочкам в поисках церкви отцу Патриуну попадались на глаза люди разного достатка и представители разных сословий. Конечно, нельзя было сказать, что они выглядели одинаково, но все же между их платьями было много общего, а именно в костюме почти каждого встретившегося старику жителя Марсолы присутствовал мех: меховые воротники и нарукавники на богатых, хоть и вышедших из моды платьях дворян; и надетые на голое тело охотников куртки и жилеты из дубленой кожи. Торговля с Филанией была явно еще не налажена в полной мере, поэтому переселенцы были вынуждены использовать местный, дешевый и доступный, материал, а именно – меха. Видимо, дело с поставками сукна и красителей для холщовых тканей обстояло настолько плохо, что даже в форме солдат столичного гарнизона присутствовало много элементов из кожи и шкур: высокие меховые шапки вместо стальных шлемов; короткие сапоги из шкур медведя, едва доходившие до колен; кожаные перчатки, отороченные по краям мехом; и куртки из толстой, дубленой кожи, поверх которых надевались кирасы.

Поскольку в прошлом он был миссионером, а значит, наполовину солдатом, отец Патриун быстро оценил все плюсы и минусы нелепого с виду обмундирования. Как ни странно, но плюсов оказалось значительно больше. Вот уж, воистину нет худа без добра – бродить по лесам удобнее и теплее в мехах и коже, нежели в современном солдатском мундире, который не греет, быстро промокает, медленно сохнет и ужасно сковывает движения.

Королевский двор не просто хотел покорить правобережье и полностью уничтожить дикарей, вельможи желали превратить новые земли в малую Филанию, сделать из них точную копию своего королевства и искоренить все инородное, все чуждое. Отец Патриун к своему удовольствию констатировал, что замысел властей не удался. Еще тогда, во времена миссионерства, боевой священник множество раз отмечал в отчетах, что когда два народа находятся вместе, то слияние в той или иной форме чуждых культур неизбежно. Этого не надо бояться, это нужно использовать во благо себе и своему народу. Ему не поверили, высокие чины из Альмиры, как всегда, сделали все по-своему, и к чему это привело? Сотни смертей с обеих сторон. Племена дикарей были вытеснены в глубь лесов, но спустя много лет по улочкам Марсолы все равно бродили урвасы. По крайней мере, за недолгую прогулку от ворот до церкви отец Патриун уже видел троих, притом одетых частично в одежду переселенцев: с флягами на поясе, с солдатскими вещевыми мешками и с мушкетами на плечах. В резных барельефах деревянных домов ясно прослеживались некоторые урвасские мотивы, а по внешнему виду солдат нельзя было точно сказать, кто это: облачившиеся в доспехи урвасы или переодетые в меха филанийцы? Природа взяла свое, законы развития человеческой общины нельзя отменить, и Марсола, какой ее увидел бывший миссионер, была лишь наглядным подтверждением этого неоспоримого факта.

Хоть улочки были запутанными (в городе не было архитектора, и дома строились сначала где попало, затем где хватало места), а жители колониальной столицы не отличались разговорчивостью и проходили мимо, даже не повернув головы в сторону тщедушного старичка, просящего показать дорогу к церкви, но все же отец Патриун за тридцать лет не утратил навыков ориентирования. Проблуждав лишнюю пару-другую часов, священник все же нашел конечную точку своего долгого маршрута. Церковь удивила его не только небольшими размерами, плачевным состоянием местами прогнивших от сырости, перекосившихся стен, но и тем, что ее двери были закрыты.

В уложении Индорианской Церкви о проведении служб и прочих священных таинств было четко прописано: «… Любой молельный дом, церковь или храм открываются с первыми лучами солнца и закрываются лишь по наступлению ночи…» Священники Марсолы нарушили один из основных принципов святого таинства: преградили прихожанам дорогу в храм, хотя до вечерни оставалась еще пара часов. Такое отношение к делу разозлило отца Патриуна, и он пообещал своей совести устроить хороший нагоняй обленившимся в глуши священникам и мелким чинам. Однако прежде стоило выслушать аббата Курвэ, являвшегося здесь старшим священником. Возможно, для такого вопиющего проступка имелись весьма веские основания.

Клюка старца трижды опустилась на дверь, прежде чем с другой стороны послышались тихие шаги.

– Кто? – прозвучал наиглупейший вопрос, учитывая обстоятельства, место и время.

– Душа грешная да заблудшая, истомившаяся в дороге, износившая тело и жаждущая покаяния! – не произнес, а прошипел, как змея, выведенный из себя священник.

Нерадивые служители Церкви заслуживали полноценной порки, отец Патриун точно решил познакомить каждого из них со своей клюкой и начать прямо с того тупоголового ленивца, что откроет дверь. Видимо, служитель нутром почувствовал угрозу, исходившую снаружи, и не отказал разозленному старику в посещении храма.

Дверь скрипнула и тут же открылась. На пороге стоял монах, настолько молодой и с таким невинным взором удивленных и одновременно напуганно прищуренных глаз, что отец Патриун великодушно решил повременить с наказанием. Веснушчатому монаху было лет восемнадцать, если не меньше, виноват был не он, а тот дуралей, кто не обучил его надлежащему поведению с прихожанами.