Ловушка - Майте Карранса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марина грустила, потому что умирающая, но обворожительная Анхела сама предложила ее вместо себя, позволив младшей сестре ступать по той же земле, по которой ходил Патрик; подарила ей свою фею, пожелала счастья и назначила своей избавительницей.
Избавительницей от чего? Почему Анхела верила, что Марина может спасти ее, выдав себя за нее? Как так получилось, что Марина стала для Анхелы последней надеждой? И почему ей вдруг стало весело, хотя со всех сторон ее обступали проблемы?
Марина хотела тихо улыбнуться, но вместо этого громко расхохоталась.
Вот в чем ее проблема! Она здорова, и ее душу не волнуют чужие беды. Она с радостью готова бросить на произвол судьбы лысого математика, родителей, город после ядерного взрыва и сестру, болевшую ветрянкой. Какой позор!
Вот так. Пожертвовать всем ради путешествия в Дублин, чтобы найти ирландца с фотографии, ставшего для нее источником любовных грез.
И ей ни на минуту не стало бы стыдно, даже если бы ей этого хотелось. Но Марина не знала, хочет она этого или нет.
Жизнь грустна и радостна, как танго и сальса.[13]
Марина обмахивалась веером справа налево, прогоняя прочь угрызения совести, забывая обиды и обретая утраченные надежды.
Если феи существуют, тогда все возможно.
Если жизнь дарит шанс изменить свою ненавистную внешность, она не будет столь глупа, чтобы упустить его.
Если обожаемый ею Патрик был настоящим и живым, она перевернет все, пока не найдет его.
Марина впервые заранее предвкушала большое удовольствие от того, что будет носить одно имя без приставок.
«Меня больше не станут звать “сестрой Анхелы”. Я буду просто: Angela, yes, of course».[14]
Лилиан мужественно сдерживала слезы, пока девочка дергала ее за волосы — один, второй, третий раз — тут фея не выдержала, вскрикнула, а малышка рассмеялась. Она была озорной и веселилась, точно пикси. Именно эти зеленые и злопамятные существа, которые притворяются добрыми, научили ее докучать всем другим волшебным обитателям леса. И конечно, Лилиан не придавала этому значения.
Это была ее девочка. Малышка обожала фею, следовала за ней повсюду, слушала ее песни, засыпала, когда та рассказывала ей сказки, ела из ее рук и, несмотря на большие и злобные глаза, у нее было доброе сердце.
Поцелуи девочки стоили всего золота мира. Малышка была самой красивой, самой белокурой, самой достойной спутницей короля, и именно она откроет конный выезд Туата Де Дананн, когда ей стукнет пятнадцать лет. Но пока этот день еще не настал, девочка будет игрушкой Лилиан. Сейчас малышка изучала языки, хорошие манеры и пела, точно фея.
— Сыграем в прятки? — предложила она и очаровательно улыбнулась.
Лилиан тут же согласилась.
— Но прятаться будешь ты, — предупредила она девочку.
Лилиан было лень искать место, где спрятаться. Пока малышка будет придумывать, где спрятаться, фея сможет чуточку вздремнуть.
Она закрыла глаза и начала считать в обратном порядке.
— Сто, девяносто девять…
Лилиан качала головой под монотонный счет и мысленно вспоминала места, где девочка любила прятаться. Может, она спрячется в гнилом дупле вяза? Или же в щели яблони? Или в одной из кроличьих нор?
— Два, один… я иду искать!
Лилиан неслась по лесу в бреющем полете и вскоре обнаружила следы торопливо скрывшейся малышки. Они вели к норе серых кроликов.
Фея улыбнулась, представляя, как ее девочка сидит на корточках рядом с кроликами, и возможно, уже уснула, обняв их теплые тельца и засунув большой палец в рот, чтобы унять беспокойство. Малышка всегда так спит, посасывая большой палец правой руки и терпеливо накручивая волосы на указательный палец левой, пока не получится идеальный локон.
Лилиан просунула свою маленькую головку в отверстие темной кроличьей норы и позвала девочку.
— Я нашла тебя, ты здесь. Выходи!
Послышались торопливые шаги, затем стремительный бег, затем показалась уродливая морда огромного хорька. Между его зубов торчали две малюсенькие ножки.
— Не-е-е-е-т! — завопила Лилиан, обезумев от ужаса.
Ножки шевелились, фея поняла, что девочка еще жива, и изо всех сил бросилась спасать ее.
Фея отчаянно сражалась с хорьком, медленно таща девочку на себя, пока не вытащила малышку из пасти хищника.
«Наконец-то! Она жива!»
Выбившись из сил, Лилиан упала на спину, но к ее удивлению, хорек превратился в омерзительного пикси, показал ей язык и рассмеялся прямо в лицо:
— Бедняжка Лилиан! Чуть не потеряла свою девочку!
Разгневанная Лилиан вскочила на ноги и бросилась на пикси, собираясь воздать тому по заслугам, однако плач малышки заставил ее обернуться.
— Не-е-е-е-т! — фея снова закричала от отчаяния, увидев огромную змею, которая обвила ее девочку, уползая зигзагами между зарослей, а затем скрылась среди белых скал. — Оставь ее! — пригрозила отчаявшаяся Фиалковая фея, напрасно летая над расщелинами среди камней — рептилия точно сквозь землю провалилась. — Выползай оттуда!
Лилиан обнаружила лишь остатки змеиной кожи. Рептилия сбросила кожу и затаилась среди трещин в скале. Лилиан собрала куски кожи и стала рассматривать их с отвращением. Один кусок был отвратительнее другого и сильно закруглялся.
Над ней явно издеваются и, что хуже всего, используют ее девочку, чтобы навредить ей. Вдруг Лилиан показалось, будто прозвучал плач ребенка. Что стряслось?
— Что ты с ней сделал?! Где ты ее прячешь?! — закричала фея, вне себя от негодования, терзаясь каждую секунду и каждую минуту безвестности.
Лилиан насторожил глухой стон. Голубая бабочка довела ее до места, откуда раздавались крики. Там над пропастью висел последний кусок змеиной кожи — в нем находилось ее прелестное сокровище. Из-за зеленоватых и прозрачных чешуек выглянули круглые от страха глаза малышки. Та тянула к фее ручки, моля о помощи.
Лилиан устремилась к девочке, чтобы поймать ее и не дать упасть, но не успела.
Змея высунула голову из трещины в скале и насмешливо крикнула:
— Ты вот-вот потеряешь свою девочку!
— Подлый пикси! — закричала Лилиан, совсем обезумев от ужаса.
Она зря это сделала, ибо потеряла драгоценные мгновения, которых пикси хватило, чтобы превратиться в сокола и вцепиться в драгоценный груз когтями.
— Не-е-е-е-т! — снова закричала Лилиан, охваченная ужасом. Она бросилась за птицей, улетавшей на бреющем полете, опасаясь, как бы та не выпустила свою добычу над острыми скалами.