Остров - Жанна Бочманова

А мужчины все больше и больше набирали обороты. Половину их разговора Юля все равно не понимала, только то, что это совсем другой мир, про который она, сидя в четырех стенах, да общаясь со своей «высококультурной свекровью», и знать не знала. Она, конечно, печатая воспоминания Гореславского, более-менее с его жизнью знакома была, но все ей казалось, что это как в любой книге – литературный вымысел. Потом мужчины коньяк допили, и на свет была извлечена бутылка рябиновой настойки. Гореславский со странной гримасой бутылку в руках повертел, на стол поставил.

– Что забыл? – гоготнул Остапчук. – Забыл, Жора, сколько мы этого добра извели?

– Да как забыть, – покачал головой Гореславский и постучал рукой по груди. – И забыл бы, да моторчик не даст.

– Ха-ха, – Остапчук, имитируя смех, ловко скрутил бутылке жестяную голову.

– Погодь, – остановил его Гореславский, – такие вещи в номерах гостиниц не пьются. Это на природе надо, на свежем воздухе…

– Это ты прав, Жора! – воскликнул Остапчук и стремительно вскочил. – Узнаю, узнаю старого пройдоху Жору Славского. Давайте, милая барышня, пойдем в леса, в поля, глотнем свежачка… – продекламировал он.

– Избавь нас от своего белого стихотворчества, – добродушно оборвал его Гореславский, и они, наскоро собравшись, шумной толпой вывалились из номера.

– А сейчас, милая барышня, вы увидите нашу местную достопримечательность. Жора, ты еще барышне не показывал? Ну, так и знал…

* * *

Они шли по улице с небольшим уклоном вниз, дошли до границ парка, пресекли дорогу и вступили под сень раскидистых крон. Сначала немного, а потом все сильнее в нос ударил странный запах: тухлых яиц или чего-то подобного.

– Ага, – засмеялся Остапчук. – Пахнет родимая, если б не она – прощай печень, а так все еще работает…

В центре небольшой круглой площадки стоял невысокий каменный постамент, из которого торчали железные краны, с хлещущей из них мутноватой водой. Люди по очереди наполняли канистры и бутылки.

– Сероводородные минеральные воды, – счел нужным пояснить ей Гореславский. – Для печени и желудка первейшее лекарство.

Остапчук тем временем неизвестно откуда вытащил пластиковые стаканы и, налив в один из них воды, преподнес Юле. Та страдальчески сморщилась и выпила под одобрительные взгляды обоих мужчин. Потом они неторопливо шли по парковым аллеям, время от времени останавливаясь, чтобы принять очередную порцию рябиновой. Закуской им служила пара конфет, извлеченных Бендером из кармана засаленной кожаной куртки.

Юля скромно шла рядом и, не уставая удивляться, впитывала каждое слово. Ей было безумно интересно, она как будто приобщалась к чему-то неизведанному. К той жизни, которая была до тех пор скрыта от нее. Это как если бы она внезапно в Америку попала или даже на Марс. Друзья вспоминали дни молодости, выставки, студенческие проделки. Какие-то известные фамилии постоянно мелькали в разговоре, произносимые так обыденно, как будто речь шла о соседях по коммуналке.

Парк внезапно кончился и по асфальтовой разбитой дороге они вышли к берегу реки.

– Вот, ми-и-лая Ю-ю-лия, – дурашливо пропел Остапчук и повел рукой вокруг, – это и есть знаменитая река Воронеж. А это наш не менее знаменитый пляж.

Юля посмотрела – желтый песочек, железные кабинки для переодевания и деревянные грибочки с лавками вокруг. Все для досуга. У нее внезапно защипал левый глаз.

– А там, – махнул Остапчук на другой берег, – пляж для избранных. Помнишь, Жора? Ух, как мы там зажигали… Приедем, бывало, летом – все такие из себя московские студенты – идем по улице, а девки так и столбенеют, так и падают…

– И сами собой в штабеля укладываются… – закончил Гореславский

– Укладывались, укладывались, еще как! – кивнул Остапчук. – Особенно на том берегу…

– С нами дама, – напомнил Гореславский, покачнулся и сел на лавку под грибок.

– Ах, простите! – театрально воскликнул Остапчук и плюхнулся рядом.

Юля пошла дальше, до кромки мокрого песка у воды. Река тяжело несла свои темные воды, не так давно освободившиеся ото льда. Золотые блики вечернего солнца прыгали по водной глади, взбрыкивая искрами на мелких бурунчиках. Слышался плеск – играла рыба. Юля отошла на пару шагов и присела на бетонный остов разрушившегося за зиму грибка. На том дальнем берегу также желтел песочек, островками проглядывали зеленые лужайки, чернели кусты, обещая в скором времени надежную защиту от нескромных взоров.

Ей вспомнилась другая река, другое время. Теперь щипало оба глаза, и она, не поднимая головы, потерла их рукой. Порыв ветра взметнул ей волосы, поиграл и бросил в лицо, скрыв набежавшие слезы, Юля крепко сцепила зубы, сдерживая всхлип, и волосы убирать не стала. Спряталась.

– Смотри, смотри, – зашептал Остапчук, указуя на нее рукой. – Ты видишь? Видишь?

– Вижу, – сказал Гореславский. – И что?

– Дурак! – в сердцах бросил Остапчук. – Ее рисовать надо. Это же лицо! А волосы? А глаза? Заметил? Помнишь русалку у Кости Васильева? Эх, вот нет его с нами…

– Сам дурак! – огрызнулся Гореславский. – Чем рисовать? Вот этим? – И он вытянул перед собой скрюченные артритом пальцы.

– А хоть и так! – Остапчук вздернул давно небритый подбородок. – Художник и ногой нарисует, если надо. А ты…

– Что я? – спросил Гореславский, безмятежно смотря вдаль.

– Конъюнктурщик! – взвизгнул Остапчук. – Тебе столько всего дано, а ты… сидишь тут… выставки он устраивает… На старой славе выезжаешь?

– Кем дано? – усталая усмешка тронула губы Гореславского.

– Богом! Природой! Дьяволом! Я не знаю кем!

– Тебе что ль меньше дано? – прищурил глаз Гореславский. – Не меньше. Только ты свой талант, свою искру божью на это променял… – И он потряс в воздухе полупустой «Рябиновкой». Посмотрел и сделал огромный глоток.

– Дай сюда! – вырвал у него бутылку Остапчук. – Руки у него… – проворчал он и вытянул вперед ладонь. Рука с обкусанными ногтями слегка подрагивала, он вздохнул и, сунув ее в карман, извлек мятую пачку сигарет. – Будешь? – предложил он Гореславскому.

Тот отрицательно покачал головой, но потом, махнув рукой, достал сигарету и сунул в рот.

– Здоровье бережешь? – ехидно спросил Остапчук и чиркнул зажигалкой.

Гореславский не ответил, жадно затянувшись.

– Ну и гадость ты куришь! – скривился он, выдохнув густую струю дыма.

– Так на другие денег нет, – пожал плечами Остапчук. – Пенсия, сам знаешь, какая… Хотя где тебе знать… Ты же у нас всегда хорошо пристраиваться умел… Конъюнктурщик!

– Давай не будем! – раздраженно ответил Гореславский. – Каждый раз одно и то же! Как выпьешь, так начинается! Сколько раз я сюда приезжаю, столько раз мы с тобой ссоримся! Может, хоть в этот раз сломаем традицию?