Пасторша - Ханне Эрставик

На окне висела гардина в тонкую голубую полоску, собранная в дугу голубой лентой с бантиком. Мать скрутила сигарету. Вытащила тяжелую стеклянную пепельницу и закурила.

Моя рука лежала на столе рядом с ее руками. У меня всегда холодные руки. Но это тебя не извиняет, Лив, сказала я самой себе. И ничего не объясняет.

Я спустилась по ступенькам и пошла к машине, открыла дверцу и села за руль.

Кристиана тогда взяла меня за руки, когда мы возвращались в машине. Я очень замерзла после долгого пребывания в монастыре и стояния на холодном пронизывающем ветру, растирала руки, дышала на них и грела об штаны.

— Иди сюда, — сказала Кристиана и кивнула на мои руки. Я протянула руки. Она придвинулась ко мне и приложила их к своим щекам. Я подумала, что ей, наверное, больно, ведь руки такие холодные. Но она прижала их к щекам и накрыла своими руками. Тихо сидела так и смотрела на меня, она вся была такая теплая.

Но вдруг делалась такой холодной, как лед. Пожимала плечами и стряхивала то, что я пыталась сказать, так что мои слова падали на землю между нами и исчезали.

Я много раз об этом думала — что на нее нельзя опереться. Помни это, Лив. И ничего не жди. Бери то, что тебе дают, и не жди ничего больше.

А я ждала чего-то большего.

Я, которая даже не могла протянуть свою руку. Ни тогда, ни сейчас, год спустя.

А могла ли Кристиана опереться на меня? Она казалась такой сильной, она так многого добилась, приняла столько правильных решений, в одиночку создала мастерскую и театр. Да разве ей нужна была чья-то помощь, маленькой и решительной Кристиане?

Оказалось, она тоже во многом нуждалась, но я этого не почувствовала. Я вспомнила ее дикий, дурацкий смех, который она натягивала на себя, как пленку, крутясь и наматывая слой за слоем, как будто заворачивалась в гардину. Вдруг мне пришло в голову, что она смеялась, когда стрелялась. Она просто больше не могла выдержать и захотела пробить дырку в смехе, пробиться через пленку и найти самое себя. Или пробиться к другим, может быть, ко мне? Вообще к чему-то? Я представила удивление в ее глазах, когда оказалось, что она добилась своего, что нашлось такое, что пробило все оболочки и проникло в нее. Но в тот момент она уже была, мертва.

Я включила зажигание, развернулась и поехала назад в город. Я не знала, что мне делать.

Ибо с Кристианой все было трудно не только в этом. Она занимала две радикально противоположные позиции одновременно. С одной стороны, она вроде была против церкви, против догматической системы, однако сама постоянно об этом говорила, горячилась, обсуждала со мной Святую Троицу и что такое милость Божья, спасение. А когда мне предстояло во время экуменических дней отслужить литургию — я к ней долго готовилась, — Кристиана пришла ко мне накануне вечером. Было уже поздно, я открыла дверь и увидела ее — маленькую, хрупкую и стройную, с большим желтым чехлом для одежды в руках. Только открыв дверь, я почувствовала, в каком спертом воздухе я сижу в своей комнате над книгами. Она протянула мне чехол и прошла за мной в комнату. Стояла и смотрела, как я положила чехол на кровать и стала раскрывать молнию, и что-то говорила со своим мягким акцентом. Это был бессвязный рассказ о поездке, о придорожной закусочной, о представлении, над которым она работала, все это не имело никакого значения.

В чехле была сшитая ею стола. Очень, очень светлая, с голубоватыми, зеленоватыми, бирюзовыми и серыми лоскутами в центре спереди и сзади, из тяжелого и грубого, но все же мягкого материала. Я провела по ней рукой. Сказала, что она невозможно красивая. Кристиана стояла рядом со мной. Это натуральный шелк, сказала она. Полностью ручная работа. Все было так просто сделано, но вместе с тем так прекрасно. Я подняла столу и натянула через голову поверх майки и джинсов. Подкладка была такого же темно-синего цвета, как и куклы. От ткани пахло кукольной мастерской, пахло Кристианой. Я медленно повернулась перед ней. Потом еще раз.

Вот так я это запомнила. Как я верчусь перед Кристианой в моей маленькой комнате в желтом свете настольной лампы. Стола сияет и блестит. А Кристиана прислонилась к стене и смотрит на меня, склонив голову набок. Казалось, что все вертится, мы вместе вертимся, и комната вертится вокруг нас. Кристиана стоит и улыбается своей лучезарной улыбкой. «Gut, — говорит она, — Gut».

А я все ехала и ехала по дороге. После поворота мотор заработал сильнее и загудел, когда прибавились обороты. Мне нравилось проезжать повороты.

Кристиана пришла и в церковь на следующий день. Служба была в большом соборе, в центре города. Я увидела ее маленькую темную головку в одном из последних рядов. Она, видно, не заметила, что я ее увидела. У нее было застывшее выражение, и она выглядела очень серьезной. Такой я видела ее раньше только раз. Я стояла на другом конце церкви, перед алтарем, в подаренной ею столе. Она не подошла к причастию, ушла, не поговорив со мной. Я с кем-то беседовала, а когда обернулась, ее уже не было. Я не сказала ей, что видела ее в церкви. Хотя ужасно обрадовалась, что она пришла. Не знаю, почему я ничего не сказала.

В тот же вечер я видела ее под руку с высоким и худощавым парнем, ему было всего лет двадцать с небольшим; они шли вместе по дороге. Кристиана смеялась, я шла позади них, но потом перешла на другую сторону улицы и видела, как они остановились и он прижал ее к себе и наклонился к ней.

Может быть, мне надо было постучать к Майе и спросить, не хочет ли она есть, — у меня были спагетти, банка с помидорами, лук и другие овощи. Или может, надо было поехать в поселок, к Нанне и Лиллен. Или просто остаться дома и побыть одной, попытаться посмотреть материалы диссертации или подготовиться к семинару. А можно было просто лечь и почитать книгу. Или пойти на концерт на фабрике. Пробежаться. Поучить саамские слова. Постоять у окна в гостиной и посмотреть на фьорд, на свет уличных фонарей в темноте, стоять и смотреть. Я почувствовала, что хочу домой, просто домой, подняться по лестнице и очутиться в своей комнате.

Навести порядок, сказала бы Нанна, ты ведь можешь заняться уборкой. И как ты можешь жить в такой грязи.

Недавно она зашла ко мне наверх и остановилась в дверях с чашкой чая в руке.

— Оглянись вокруг, Лив. — Я посмотрела вокруг: все прилично, может, немного неубрано и повсюду стопки книг, кучи бумаг, но меня это не раздражает.

— Ты не видишь, как тут грязно?

— Грязно?

Она подошла к стопке книг и провела по верхней пальцем. Я все собиралась прочитать эту книгу, но как-то руки не доходили.

— Смотри, — сказала она и подняла палец. Покачала головой и улыбнулась. Палец был серым от пыли.

— Ой, — сказала я, — а я и не заметила. — Так оно и было.

Нанна тогда не ушла вниз, как обычно. Ведь мы были очень осторожны и, приходя друг к другу, говорили только о самых обыденных вещах — то ли чтобы не надоедать друг другу и не вмешиваться, то ли просто чтобы не испортить отношений, живя в одном доме и работая вместе.