Охотники за сокровищами - Брет Уиттер

В декабре – от Сакса до сих пор не было ни звука – до Стаута дошли слухи, что операцию отменили. Он продолжил свои эксперименты с камуфляжной краской: наверняка музейные щеголи опять все запороли. Какая жалость, думал он, что армия доверила все кучке «саибов».

Даже когда в январе 1944 года пришел запрос на его перевод, Стаут все еще не верил в успех предприятия. «Я, как и ты, считаю, что памятники необходимо охранять, – писал он своей жене Марджи. – Если все будет организовано надлежащим образом, то мы сделаем важное дело. Если нет, то нас ждут трудности, неприятности, проволочки и большие разочарования. И нравится мне это или нет, если армия возьмется за эту программу, мне придется в ней участвовать… В одном можно быть уверенным: если все сложится, это будет военная операция. Ею будет руководить не гражданская музейная администрация, а армия и флот. Будь командование гражданским, я бы отказался. Но моими соратниками, насколько я понимаю, будут военные. А в армии и на флоте главным правилом становится эффективность, и отношения между людьми строятся на открытости и честности. На играх здесь далеко не уйти. Так что посмотрим».

Но Джордж Стаут недооценивал «саибов». Гражданское музейное сообщество – американская комиссия Робертса (совместно с британской комиссией Макмиллана) – не только инициировало создание отдела охраны памятников, но и стало главной движущей силой реализации задуманного. Трудно представить, чтобы армия США терпела присутствие ПИИА, если бы не престиж стоявшей за ней комиссии Робертса, заручившейся поддержкой самого Рузвельта. И никто не смог бы лучше справиться с задачей собрать стаутовские отряды «специалистов особого назначения», чем представители американской культурной элиты. Из событий на Сицилии и в Северной Африке были извлечены два главных урока: армия будет прислушиваться к защитникам памятников, только если они будут военными, а этим военным необходимо быть на передовой во время или сразу после боя, а не недели и тем более месяцы спустя. На основе этих двух принципов удалось выработать план действий. Еще одной приятной, во всяком случае для Стаута, новостью было то, что в ряды офицеров ПИИА не зачислили ни одного директора музея.

Впрочем, в предстоящей операции Стаута смущали не офицерский состав и не масштаб операции. В то теплое мартовское утро он тревожился прежде всего из-за хаотичности всего предприятия. Не существовало ни описания миссии, ни ясной последовательности приказов. Создавалось впечатление, что никто не знает, ни сколько нужно людей, ни как распределить их по континенту, ни скольких еще ждать. Новые сотрудники возникали внезапно, просто являлись из ниоткуда с бумагами на перевод. Из работ Стаута было надергано общее руководство по консервации. Но хранители памятников не проходили никакой специальной подготовки. Пока что большая часть усилий тратилась на какие-то общие изыскания, вроде составления списков охраняемых памятников разных европейских стран. Насколько было известно Стауту, никто еще не занялся военной подготовкой операции: обеспечением оружием, машинами, формой и продовольствием. Сказать, что отдел охраны памятников создавался перед вторжением во Францию слишком медленно, – значит не сказать ничего.

Но и масштаб операции его беспокоил. Стаут рекомендовал Саксу, чтобы на каждого офицера приходилось 16 солдат, но чем дальше, тем яснее становилось, что шестнадцати человек может не набраться во всей ПИИА. Стаут понимал, как непросто выторговывать людей у армейской бюрократии, тем более когда она планирует важнейшую военную операцию. Но он был уверен, что у Пола Сакса на примете есть еще немало квалифицированных специалистов. В конце концов, большая часть молодых сотрудников американских музеев была его учениками. И все же людей, отобранных для охраны памятников на поле боя, Стаут мог бы пересчитать на пальцах. Роример, Бальфур, Лафарж, Поузи, Диксон-Спейн, Метьен, Хэмметт. Может, наберется двенадцать человек. Всего. Когда он плыл в Англию, за его столом в кают-компании народу сидело больше. На корабле накрывали сотню таких столов, и это был один из тысячи кораблей, пересекавших океан.

Он представил себе отряд хранителей, выстроившихся для воображаемого портрета на солнечном склоне у базы в Шрайвенхеме.

Джеффри Уэбб, командир. Высокий и худой, за пятьдесят, профессор Кембриджа и один из самых выдающихся искусствоведов на Британских островах.

За ним – лорд Метьен и майор авиации Диксон-Спейн, британские ветераны Первой мировой войны.

Самым молодым из британцев был Рональд Бальфур, лысеющий сорокалетний историк кембриджского Королевского колледжа – коллега Джеффри Уэбба, назначенный в отряд по его рекомендации. В Шрайвенхеме Стаут и Бальфур жили в одной комнате, и Стаута моментально очаровали щедрость, великодушие и ясность мышления соседа. Убежденный протестант, Бальфур оставил историю, которая была изначально его специализацией, и посвятил свою научную карьеру вопросам религии. Окончив Кембридж, он просто остался в университете и стал тем, кого англичане называют «ученым джентльменом»: профессиональный сотрудник университета, которого не интересуют ни публикации, ни карьера, но который влюблен в научную работу и долгие, неторопливые разговоры и споры с людьми, разделяющими его интеллектуальные убеждения.

Стаут считал, что с годами Бальфур превратился в человека, одержимого бумагой. Его можно было считать экспертом отряда по архивам и манускриптам, для него единственного документы были важнее произведений искусств. Сам Бальфур неоднократно повторял, что главным его жизненным достижением к тридцати пяти годам стала домашняя библиотека из восьми тысяч томов. И все это – редкие книги, добавлял он. В своих профессорских очках в проволочной оправе он совсем не походил на вояку, но сделан был из железа и рвался в бой. Он вырос в семье военных в самом сердце Англии, Бакингемшире, знал и уважал армейские порядки. Кроме того, он десятилетиями собирал собственную библиотеку и не мог позволить немецким бомбам уничтожить ее.

А еще были американцы. Марвин Росс, выпускник Гарварда и специалист по византийскому искусству – заместитель Уэбба. Архитекторы Ральф Хэмметт и Лафарж, специалисты по зданиям.

Уокер Хэнкок, чуть старше сорока, знаменитый скульптор-монументалист. «Жертва» – название памятника погибшим солдатам, который он несколько лет назад поставил в своем родном городе Сент-Луисе, штат Миссури, – звучало как нельзя более уместно. Из всего отряда Хэнкок был наиболее склонен к самопожертвованию. По настоянию своего отца во время Первой мировой войны он поступил в Военную академию Виргинии. Он, без сомнения, был готов к большим жертвам, но война окончилась, и он смог обратиться к своему настоящему призванию, искусству. Хэнкок вернулся в Сент-Луис и поступил в Вашингтонский университет, затем в Пенсильванскую академию изящных искусств, а в конце 1920-х – в Американскую академию в Риме. Он был единственным в ПИИА художником, а также самым титулованным членом отряда. В 1925 году Уокер Хэнкок выиграл престижную Римскую премию. В 1942-м, проходя военную подготовку, он узнал, что победил в конкурсе на дизайн Воздушной медали США, одной из высших военных наград страны. Эта медаль стала для него «билетом» в тыл с передовой.

Беспечный, открытый, неизменно жизнерадостный – и это при том, что он, бесспорно, принес немалую жертву. Всего за несколько недель до отправки в Англию в маленькой капелле Вашингтонского кафедрального собора Уокер обвенчался с девушкой по имени Сайма. Он был влюблен в Сайму до безумия, но все же расстался с ней и отправился за океан. Более того, его хотели оставить в Пентагоне, но он сам попросил назначения на фронт. Хэнкок был настолько внимателен, добр и щедр, что у Стаута никак не получалось представить его на поле боя. Зато он прекрасно представлял себе Хэнкока в мастерской в Массачусетсе, на которую тот каждый месяц добросовестно откладывал часть жалованья: вот он обнимает жену на фоне потрескивающего в камине огня и незавершенной скульптуры Атланта. И конечно же смеется. Действительно, ничто не могло надолго омрачить Хэнкоку настроения. Его оптимизм доходил до утверждения, что ему нравится армейская кормежка.