Том 4. Стиховедение - Михаил Леонович Гаспаров

class="v">Все приложилися к ней.

Много Владычице было почету:

Старый и малый бросали работу,

Из деревень шли за Ней…

К ней, с маленькой буквы — то есть к иконе; за Ней, с большой буквы — то есть за Богородицей: одно и то же местоимение заменяет два разных слова, поэтому перед нами не совсем тавтология. При советской власти, когда местоимения, относящиеся к Богу, не полагалось писать с большой буквы, за Ней тоже писалось с маленькой, и читатели думали, что речь по-прежнему идет об иконе, и удивлялись, почему у Некрасова такая убогая рифма.

Писать слова, относящиеся к Богу, с большой буквы — дело общепринятое и каждому понятное. Но бывают случаи, когда поэт пишет с большой буквы слово, важное не для всех, а только лично для него (почему — читатель должен понять из контекста). Тогда оно тоже может рифмоваться так, как у Некрасова: сразу и тавтология, и не тавтология. Забытая поэтесса Вера Меркурьева в 1918 году написала большой цикл стихов к Вяч. Иванову — перед этим поэтом она преклонялась, но идей и чувств его решительно не принимала, он ей был и Друг, и Враг. На эти два слова она натягивает длинную вереницу рифм, завершая их именно полутавтологическими:

О мой заклятый Друг

И мой заветный Враг, —

Чем ваш воздушней круг,

Тем мой бездушней шаг.

В мистический испуг —

Лирический зигзаг,

Орфический мой Друг,

Гностический мой Враг.

Так, вам — цветущий луг,

А мне — сухой овраг,

Мой нелюбимый Друг

И нежно-чтимый Враг.

Моих пучину вьюг

Какой измерит лаг?

Не ваш ли, страшный Друг?

Не ваш ли, милый Враг?

Мой мертвый узел туг,

Мой стих и нищ и наг —

Еще стяните, Друг,

Еще снимите, Враг.

Но греют, точно юг,

Щедроты ваших благ —

Неумолимый Друг

И милостивый Враг.

И черный мой недуг

Укачивает маг —

Как вал качает струг,

Как ветер веет флаг.

Не всякий близок друг,

Как этот дорог враг, —

Мой ненавистный Друг

И мой любезный Враг.

Иногда нет даже надобности выделять оттенок значения курсивом или большой буквой: на нужный оттенок указывает словосочетание. Незадолго до Некрасова Я. Полонский рифмовал в стихотворении «Последний разговор» последнюю строфу — после описания пения соловья:

…Но и он затих во мраке ночи,

Улетел, счастливец, на покой…

Пожелай и мне спокойной ночи

До приятного свидания с тобой!

Когда мы говорим привычные слова спокойной ночи, то мы уже не представляем себе реальной ночи со звездами и соловьем, поэтому и Полонский считает себя вправе рифмовать ночи и спокойной ночи (и тонко подкрепляет это следующей строчкой, где столь же привычные слова до свидания оживлены мыслью о реальном свидании, про которое и написано стихотворение). То же самое — и в строчках М. Светлова:

Разрушены барьеры ночи темной…

Рассвет такой, как все огромно!

Как будто неба тихий океан

Упал на Тихий океан.

Разница между числительным первый и прилагательным первый (т. е. передовой, самый лучший) обыгрывалась у А. Вознесенского:

Если б были чемпионаты,

кто в веках по убийствам первый, —

ты бы выиграл, Век Двадцатый.

Усмехается Век Двадцать Первый.

Если б были чемпионаты,

кто по лжи и подлостям первый, —

ты бы выиграл, Век Двадцатый.

Усмехается Век Двадцать Первый.

Если б были чемпионаты,

кто по подвигам первый, —

нет нам равных, мой Век Двадцатый!

Безмолвствует Двадцать Первый.

Это — пример патетический, а вот пример сатирический — из стихотворения «Причина разногласия» А. М. Жемчужникова, современника Некрасова и Полонского:

Два господина однажды сошлись;

Чай в кабинете с сигарою пили

И разговором потом занялись —

Всё о разумных вещах говорили:

О том, что такое обязанность, право?

И как надо действовать честно и право,

С пути не сбиваясь ни влево, ни вправо?

Казалось бы, все это вещи бесспорные — такие уж бесспорные, что даже слова для них у всех одинаковые, как в этих рифмах. Однако нет: во второй строфе уже того и другого терзали сомненья: того и гляди, что разделятся мненья… А затем:

Входит к ним третье лицо в кабинет;

В спор их вступивши, оно обсудило

С новых сторон тот же самый предмет

И окончательно с толку их сбило…

Один из них был Титулярный Советник,

Меж тем как другой был Коллежский Советник,

А третий — Действительный Статский Советник.

Что это — одинаковые слова или разные? И читатель неизбежно задумывается: по здравому смыслу, подсказываемому языком, советник, советник и советник — одно и то же, а по общественной практике, случай из которой изображен в стихотворении, мелкий титулярный, средний коллежский и важный действительный статский — совсем не одно и то же. Очевидно, это значит, что общественная практика мало соответствует здравому смыслу, — к этой мысли и хотел подвести сатирик.

Такой же тавтологический полукаламбур в форме анекдота я слышал когда-то от старого поэта-футуриста Сергея Боброва. Самодеятельный стихотворец из чиновников принес свои стихи в журнал и никак не хотел верить, что они бесталанны. «Помилуйте, — сказали ему, — вот вы рифмуете губернатор и вице-губернатор — это ведь совсем одно и то же!» — «Э, нет! — возмутился автор, — губернатор и вице-губернатор это очень даже не одно и то же!» — «В таком случае, — было вежливо сказано ему, — почему бы вам не рифмовать сапог и не-сапог»?

Анекдот анекдотом, но в русской поэзии есть стихотворение, в котором рифма типа сапог — не-сапог и в самом деле употреблена и действует очень сильно. Это — «Читатели газет» Марины Цветаевой (Париж, 1935 год) — одно из самых ненавидящих ее стихотворений о мещанах, у которых не видно лица за газетным листом, не слышно своих мыслей за пережеванными чужими, не осталось чувств, кроме любопытства к бульварному вздору:

Ползет подземный