Алхимик - Питер Джеймс

— Добрый вечер, доктор Баннерман. Мне случилось проходить мимо, и я подумал — не зайти ли и не поболтать ли с вами? За последнюю неделю или около того мы с вами почти не виделись. — Он показал в сторону дверей, где появилась другая фигура: — Не уверен, знакомы ли вы с майором Ганном, начальником нашей службы безопасности…

Губерт Уэнтуорт устал. Было два часа, но он редко так рано ложился в постель. Телевизор молча моргал перед ним, и светились все три спирали электрического нагревателя. Ему надо было бы принять горячую ванну, вытянуть ноги, и тогда, может быть, удастся подремать час-другой. Ночью он поработал с толком. Да, он хорошо провел время.

Время.

Привел все дела в порядок.

Есть время рождаться, и есть время умирать. Эти слова сохранились у него в памяти, как полузабытый мотив. Да, из Екклесиаста. Время сажать и время выкорчевывать то, что посажено. Смерть близка, но в нем нет страха. Он никогда не боялся умереть; с ужасом, который несет с собой жизнь, ничто сравниться не может. Уход, бегство… это не для него.

Наконец он уйдет к Франсуазе, которая ждет его тридцать три года. На прошлой неделе он снова виделся с врачом, и диагноз онколога не обещал ничего хорошего. Нужна операция — радикальное хирургическое вмешательство. Но он не был уверен, хочет ли пройти это испытание; несколько лет назад — да, это имело бы смысл. Тогда оставалось столько неоконченных дел. Но теперь все по-другому: неделя, может, две — вот все, что ему нужно.

Хирургия. Боль. Физиотерапия. Продолжение агонии. Нет, этого он не хотел.

Он любовно окинул взглядом свою коллекцию игрушечных машинок; раскрашенные свинцовые модельки в несколько дюймов длиной: седаны, откидные крыши, спортивные машины и грузовики его детства. Они вызывали у него воспоминания о тех временах, когда впереди лежала бесконечная жизнь, полная заманчивых обещаний. Но как все изменилось, подумал он, глядя на одну из самых любимых фотографий Франсуазы. Она улыбалась, и ее улыбка была полна тепла и счастья. Загорелая, с красным шарфом на голове, из-под которого выбивались блестящие черные волосы, и с улыбкой, предназначенной для него, и только для него.

«Ты с этим справишься, — сказали ему. — Не пройдет и пары лет. Время — великий целитель».

Они ошибались. Тридцать три года, и он никогда больше не подумал ни о ком — ни днем ни ночью. Да, конечно, он заботился о Саре, их дочери. В ней был для него весь мир, она была его жизнью. Но все время, в каждом ее движении, в каждом звуке ее голоса он видел и слышал Франсуазу. Он часто думал, понимала ли она, как много она для него значила.

А теперь и она мертва. Его взгляд переместился на фотографию на комоде. Сара и Алан в день свадьбы. Обоих больше нет. Им повезло, они ушли отсюда. Смерть позволила им скрыться, сбежать. Но не ему — он был приговорен к аду наяву; им руководила лишь одна страсть, которой потребовалось тридцать три года, чтобы созреть.

Они забрали его жену и дочь, и им в голову не пришло извиниться. Они воздвигли монумент здания Бендикс в честь своих успехов, в то время как должны были поставить надгробный камень Франсуазе.

Протянув руку, он погладил фотографию жены. Обещаю тебе, что не успокоюсь, пока не привлеку их к суду.

У него увлажнились глаза. Не отводя их от лица Франсуазы, он откинулся на спинку кресла и с гордостью посмотрел на ряды документов, аккуратно сложенные по темам, которые лежали на полу у его ног. На часах было 2:10. Он зевнул и прикрыл рукой рот, потому что всегда помнил о хороших манерах.

Тридцать три года. Пятнадцать лет назад он был близок к тому, чтобы посадить «Бендикс Шер» на скамью подсудимых за скандал с порошковым молоком, но они напустили туману в эту историю, надавили на издателей, пригрозили им, что подадут иски и снимут рекламу. А через несколько дней фатальные несчастные случаи лишили его двух ключевых свидетелей.

Тридцать три года он отслеживал «Бендикс», подбирался к нему, рылся в газетных архивах ради нескольких слов, когда-либо написанных о компании, старательно изучал все публикации их ученых в ведомственных изданиях. «Матернокс». Тридцать три года терпеливого ожидания. Ожидания, что придет время — и они совершат оплошность, не успеют спрятать свои следы. И вот теперь так и случилось.

«Досье Медичи».

Он пролистал каждый листик собранных им документов, проверил их страницу за страницей. Первым делом он просмотрел досье о смерти Сары. Зандра Уоллертон тщательно и кропотливо поработала над ним. Бедная девочка. Она была слишком дотошна. У него была копия полученного ею факса, который лечащий врач Сары послал начальнику отдела медицинской информации «Бендикс Шер» доктору Линде Фармер. В нем шла речь о возможной связи между ее вирусом и «Матерноксом». Затем следовал отчет о явном самоубийстве его зятя в своей машине, отчет очень поверхностный, поскольку расследование не проводилось, но как-то надо было отреагировать.

Он по очереди просмотрел все досье на других трех женщин, принимавших «Матернокс», которые умерли при родах, и убедился, что все документы в полном порядке. Затем он просмотрел распечатки от Коннора Моллоя и наконец перечитал свой собственный детальный отчет. Теперь ему было нужно только одно — результат анализа «Матернокса» от доктора Баннермана.

Он рассчитывал, что из всех газет свою сенсационную новость он отдаст в «Санди таймс». Если он сможет обосновать и доказать ее, то работа ему будет гарантирована. Не обойдется без шума, пойдут круги по воде. Газета потребует результаты анализов вкупе с заверенными показаниями доктора Баннермана и Коннора Моллоя. Когда все это будет получено, они перейдут к действиям и начнут предъявлять Рорке, Кроу и другим членам совета директоров иск за иском.

Он разложил все документы по папкам с четкой маркировкой и отнес их в холл. Завтра он запрет их в рабочем сейфе.

Он тяжело опустился в свое кресло. Делать больше ничего не надо — только ждать контакта с мисс Баннерман. Обаятельная женщина, смелая, решительная и милая; он завидовал ее молодости и энергии. Ему нравился и тот американец, что был с ней. Коннор Моллой. Может, чуть легкомысленный, но в общем хороший парень. Ему нравились американцы, он сдружился с ними еще во Вьетнаме…

Он взял пульт и по привычке просмотрел заголовки новостей в «Телетексте», что он делал едва ли не каждый час. Это помогало ему чувствовать себя профессионалом, хотя его газета редко уделяла внимание национальным новостям.

В Центральном Лондоне взорвалась машина с взрывчаткой; в первых сообщениях говорилось, что погибли два человека. ИРА вернулась, мрачно подумал он; слишком много разных воюющих друг с другом фракций, групп и группировок, чтобы перемирие стало постоянным.

Он снова посмотрел на часы. Они были старые, с вытертой головкой, которую надо было прокручивать пальцами, с пожелтевшим циферблатом. Как был бы кстати сейчас стакан чаю, очень кстати. Значит, стакан чаю, потом подышать свежим воздухом, а потом…