Жизнь Гюго - Грэм Робб

«– Я иду, – сказал он. – Вот и я, Дея!

И продолжал идти. Палуба была без борта. Перед ним чернела пропасть. Он занес над ней ногу».

Неожиданный образ Гюго – смеющегося анархиста – подкреплен одиннадцатью небольшими пьесами и драматическими стихами, большинство которых он написал в последние годы ссылки. Их опубликовали в посмертном томе «Свободный театр» (Le Théâtre en Liberté, 1886). Они оставались странным островком в истории французского театра до тех пор, пока пьесы Брехта, Ионеско и Беккета не показали, что они – часть нового континента. Место их действия варьируется от монастыря на острове Мэн до железной дороги, а в числе персонажей – говорящий камень и столетняя женщина в мешке. Только одну пьесу поставили при жизни Гюго; их до сих пор открывают заново вместе с их странными, ироническими персонажами, которые смеются над маленькими слабостями автора: любовью к речам, педантизмом, снобизмом и сексуальной эксплуатацией женщин. Возможно, этим объясняется недостаток внимания к ним: они весьма красноречиво отрицают общепринятую мысль о том, что Виктора Гюго ослепляла собственная личность.

Самая большая и примечательная из непоставленных пьес, датированная 1869 годом, посвящена Торквемаде, вдохновителю испанской инквизиции, «целителю с окровавленными руками», который хочет спасти человечество от вечного огня ада, сжигая заживо: «Спасайте заблудшие души вилами / И направляйте их в рай!» Пьеса была опубликована в 1882 году в знак протеста против погрома в России.

«Торквемада» – не просто очередное лицемерное разоблачение пороков фанатизма. Пьеса рассматривает результат приложения любой системы верований к человеческой жизни. Парадокс мессии, чья абстрактная любовь ко всему человечеству может проявляться в жестокости так же, как и в милосердии. Главная мысль пьесы еще сделает Гюго страшилищем как консерваторов, так и республиканцев: активное размышление о тайнах Бога предпочтительнее окаменелому убеждению. Даже после холокоста желанной альтернативой одной разрушительной идеологии не становится другая идеология. Трагический герой «Торквемады» – не усталый мученик, но сам Торквемада и, шире, Виктор Гюго, бесстрашный «представитель Бога», который прислушивается к голосу совести…

Империя колебалась на грани краха, а Гюго заново пересматривал свои маски-личины, переосмысляя проблемы власти. Теперь его влияние проистекало из положения жертвы. Его сила заключалась в бессилии. Что произойдет, если он станет следующим Наполеоном?

Одними из первых жертв станут наиболее эксцентричные стороны его творчества. Большие неоконченные тексты загромождают завершенные произведения, как дома, брошенные в спешке: попытка заново открыть первобытный язык; размышления о внеземной жизни, о непредсказуемом развитии событий, вызванном какой-то мелочью, о необходимости «очистки» планеты{1232}.

Если «Торквемада» предвосхищает появление фашизма и других политических «религий», то заброшенные проекты Гюго – прощание с эпохой романтизма и мечты о будущем. Его изгнание – не история жертвы, которую потом можно вспоминать с любопытством. Одна жертва ведет к другой. Французского поэта изгнали из Франции, а английского пророка вынудили силой обстоятельств покинуть свою островную могилу.

В Париже «этот огромный слепой крот, Прошлое» собирался сунуть свою морду в настоящее. Назревало нечто вроде Великой французской революции. На выборах в мае 1869 года Le Rappel воспользовалась новым правом и поддержала кандидатов-республиканцев: Анри Рошфора и молодого адвоката, которого звали Леон Гамбетта. В результате в редакции газеты провели обыск, а редактору угрожали тюремным заключением. В ходу были шуточные избирательные бюллетени, в которых парижан призывали голосовать за Луи Блана, Феликса Пиа или Виктора Гюго – ни один из них не мог быть избранным{1233}. Слухи о том, что Гюго тайно привезут в Париж, выгнали на улицы огромные толпы демонстрантов, которых в официальных сводках называли «кучками смутьянов», за которыми наблюдают большие группы зевак.

В мае Рошфора и Гамбетта выбрали в парламент. Официальные кандидаты потерпели сокрушительное поражение во всех крупных городах, хотя основная масса населения оставалась верной императору. Вечером 10 июня 1869 года 20 тысяч парижан протестовали против попытки закрыть Le Rappel. Громили уличные киоски; впервые с 1851 года на парижских улицах появилась баррикада.

Гюго выжидал и наблюдал, отказываясь входить в какую-либо республиканскую фракцию, отделяя себя от газеты своих сыновей, выпуская призывы к миру и изобретая для себя варианты будущего, как романист придумывает развязку своего произведения. Сначала эпическая развязка: «В тот день, когда воздвигнут баррикаду, которая мне понравится, я, если возможно, пойду и умру на ней. Это будет сладкий конец». Затем – снижение регистра:

«Заранее хвастать смертью на баррикаде, которую, возможно, так и не построят, бессмысленно. Я просто скажу, что попытаюсь умереть достойно.

Я стар, замкнут, неинтересен и бесполезен. Очевидно, у меня уже нет и литературного таланта».

И наконец, modus moriendi: «Быть убитым – счастье. Я не претендую на то, что более одарен в этом отношении, чем кто-либо другой, но и не желаю, чтобы у меня было меньше преимуществ. Не следует умирать нарочно, но и не следует также нарочно пытаться остаться в живых»{1234}.

Наверное, следовало ожидать, что в силу своего эгоцентризма Гюго будет плохим политическим аналитиком. Многие считали так заранее, и потому его прогнозы сбрасывали со счетов за непрофессионализм и многословие. На самом деле прогнозы Гюго обладали противоположным действием. Он привык рассматривать международные события в свете собственной личности и амбиций и потому обладал более широкой системой координат. Кроме того, у него имелось больше причин думать на заданную тему, чем у большинства людей. В сентябре того же года Гюго согласился председательствовать на мирной конференции в Лозанне. Его речь на открытии конференции была обычной цепочкой волнующих обобщений, что пришлось кстати, так как он перепутал конференцию с более радикальным рабочим конгрессом, который проходил в то же время в Базеле. Но за риторическими фигурами крылся на удивление разумный прогноз полного поражения Европы, которое началось в 1870 году и на время закончилось в 1918-м. Гюго считал, что последняя война, может быть, и необходима, но это будет война, которая покончит со всеми войнами: