Выбор оружия. Последнее слово техники - Иэн Бэнкс

– Гм-м.

Я ломала голову, что заставило корабль так поступить с Линтером. Он согласился… искалечить его (только так я и могла думать об этом) и в то же время не соглашался взять у него терминал. Почему? Корабль говорил, что хочет изменить его образ мышления, но вместо этого изменил тело, уступив безумному желанию Линтера стать больше похожим на аборигенов.

– Теперь я не могу изменять пол, даже при желании. Но если что-то будет отрезано, оно восстановится – с этим корабль не мог ничего поделать. Во всяком случае, не прямо сейчас. На это нужно время – интенсивная терапия, и это не изменило бы мой… биологический ритм, если это так называется. Так что стареть я по-прежнему буду медленно и жить – дольше, чем они… Но думаю, со временем он может смилостивиться, когда поймет, что я правда этого хочу.

Мне пришло в голову только одно объяснение: корабль решил изменить физиологию Линтера на местный манер, желая показать ему, какой жуткой жизнью живут аборигены. Может быть, корабль полагал, что, познакомившись с условиями жизни землян, Линтер бросится назад к многочисленным удовольствиям, которые дает корабль, и согласится остаться человеком Культуры.

– Тебя это не возмущает?

– Возмущает? С какой стати? – сказала я и тут же почувствовала, что сморозила глупость, как персонаж мыльной оперы.

– Да нет, я же вижу, – сказал Линтер. – Ты думаешь, я спятил, правда?

– Ну хорошо. – Я остановилась посреди лестничного пролета и повернулась к нему. – Да, я считаю, что ты спятил – ты отказываешься от всего. Ты заблуждаешься, совершаешь глупость. Ты словно делаешь это, чтобы досадить кому-то, испытать корабль. Ты что – пытаешься его разозлить, да?

– Да нет, конечно же. – Вид у него был уязвленный. – Сма, меня не очень заботит корабль, но меня волновало… мне небезразлично, что можешь подумать ты. – Он взял мою свободную руку в обе свои. Они были холодны. – Ты друг. Ты важна для меня. Я не хочу никого обижать – ни тебя, ни других. Но я должен сделать то, что кажется мне правильным. Для меня это очень важно, важнее всего остального, что я делал прежде. Я никого не хочу огорчать, но… слушай, мне жаль. – Он отпустил мою руку.

– Да, мне тоже жаль. Но это похоже на искалечение. На заразную болезнь.

– Заразная болезнь – это мы, Сма. – Он повернулся и сел на ступеньки лицом к городу и морю. – Это мы не похожи на других, мы подвергли себя самокалечению, автомутации. Мейнстрим – здесь. Мы же похожи на вундеркиндов, детишек, которым дали замечательный конструктор. Земляне настоящие, потому что живут так, как решила природа. А мы – нет, потому что живем так, как хотим сами.

– Линтер, – сказала я, садясь рядом с ним, – да ты присмотрись – это же дурдом, земля замутненного сознания. Здесь возник термин «гарантированное взаимное уничтожение». Они бросали людей в кипящую воду, чтобы излечить их от болезней. Они используют электрошоковую терапию. Народ, который издал законы против жестоких и необычных наказаний, убивает людей электричеством.

– Давай, вспомни еще о лагерях смерти, – сказал Линтер и моргнул, вглядываясь в голубоватую даль.

– Рая тут никогда не было. И никогда не будет. Но не исключено, что они прогрессируют. Ты отказываешь им в возможности подтянуться до нашего уровня. Ты оскорбляешь их, ты оскорбляешь Культуру.

– Ну, извини. – Он подался вперед, обхватив себя за колени.

– Единственный возможный для них путь выживания – тот, которым шли мы, а ты говоришь, что это все дерьмо собачье. Это менталитет беженца, и они не поблагодарят тебя за то, что ты делаешь. Они скажут, что ты сумасшедший.

Он покачал головой, засунув ладони себе под мышки и продолжая смотреть вдаль.

– Может быть, они пойдут каким-то другим путем. Может, им не нужны Разумы, может, им не нужны все эти новые технологии. Возможно, они создадут их сами, даже без войн, революций… одним пониманием, при помощи некой… веры. Чего-то настолько естественного, что нам это недоступно. Естественность – это то, что они еще понимают.

– Естественность? – громко спросила я. – Этот народ что угодно будет выдавать за естественное, они тебе скажут, что естественны жадность, ненависть, ревность, паранойя, бездумный религиозный трепет, страх перед божеством, ненависть к людям другого цвета кожи и тем, кто думает не так, как ты. Ненавидеть черных или ненавидеть белых, ненавидеть мужчин или ненавидеть женщин, ненавидеть геев – все это естественно. Пауки едят пауков, стремись быть первым, берегись стать хромой уткой… Черт, они настолько привязаны к своему пониманию естественности, что самые изощренные из них скажут тебе: да, страдания и зло естественны и необходимы, потому что в противном случае ты не смог бы почувствовать наслаждения и доброты. Они тебе объяснят, что любая из их дурацких прогнивших систем естественна и правильна, что они идут верным путем. Для них естественно то, чем они могут воспользоваться, чтобы драться за свой маленький вонючий уголок и сношать всех остальных. Они ничуть не естественнее нас, а амеба естественнее их, потому что она ближе к природе.

– Но, Сма, они живут в соответствии со своими инстинктами. По крайней мере, пытаются. Мы так гордимся тем, что живем в соответствии с нашими осознанными убеждениями, но мы потеряли представление о стыде. А нам оно необходимо. Даже больше, чем им.

– Что? – выкрикнула я, повернулась, ухватила его за плечи и встряхнула. – Что нам необходимо? Стыдиться наших осознанных убеждений? Ты с ума сошел? Да что с тобой? Как ты можешь говорить такие вещи?

– Послушай, я не хочу сказать, что они лучше. Я не хочу сказать, что мы должны пытаться походить на них, я только утверждаю, что у них есть представление о… о свете и тени, какого нет у нас. Иногда они одержимы гордыней, но им знакомо и чувство стыда; они могут чувствовать себя всемогущими победителями, но в другие моменты понимают, насколько они бессильны. Они знают, что в них есть доброго и что – злого, они признают и то и другое, они живут с обоими. У нас нет этого дуализма, этого равновесия. И… и неужели ты не понимаешь, что личности – мне (вышедшему из Культуры, знающему все возможности жизни) – жизнь не в Культуре, а в этом обществе может дать больше удовлетворения?

– Значит, ты считаешь, что… эта грязная дыра может дать больше удовлетворения?

– Конечно. Потому что тут есть… потому что она такая… живая. В конечном счете они правы, Сма. Не имеет значения, что многое из происходящего здесь мы – даже они – в состоянии назвать злом, важно, что оно происходит, оно здесь, поэтому стоит быть здесь, чувствовать себя частью этого.

Я сняла руки с его плеч.

– Нет, не понимаю. Черт побери, Линтер, да ты больший чужак, чем они. У них, по крайней мере, есть извинение. Боже мой, да ты просто настоящий религиозный неофит, да? Фанатик. Зелот. Мне тебя жаль, старина.

– Что ж, спасибо. – Он устремил взгляд на небо, снова заморгал. – Я не хотел, чтобы ты поняла меня сразу и… – он произвел какой-то звук, не совсем похожий на смешок, – я думаю, что уж ты-то не фанатик, да?