День народного единства. Преодоление смуты - Валерий Шамбаров

При патриархе Иосифе были проведены некоторые церковные реформы. Так, была введена система собственных церковных судов «по бесчестью». Развивалось отечественное богословие. В 1644 г. в Москве была издана «Кириллова книга». И религиозных диспутов с представителями других конфессий русские больше не чурались. В столице состоялись прения о вере между православными богословами Иваном Наседкой и Михаилом Роговым с протестантским пастором Матвеем Фильгобером. Впрочем, больше в качестве «показательного» (а в какой-то мере и развлекательного) мероприятия. Ведь никто даже в мыслях не допускал, будто Фильгобер сможет переубедить русских и обратить их в лютеранство. Кстати, в отличие от европейцев, которые с какой-то стати не теряли надежд в подобных спорах обратить друг дружку.

Крепло хозяйство страны, с осваиваемых земель Черноземья потекли на рынки обильные урожаи — в том числе и на экспорт. В бедствующей Европе положение России было очень прочным, а ее авторитет весьма высоким. Из своих опустошенных и погромленных стран перебирались «под государеву руку» офицеры, предприниматели, мастера-специалисты. Их на Руси были уже тысячи, они жили и служили не только в Москве, но и в Нижнем Новгороде, Ярославле, Туле, Вологде, Олонце. Так что никакой русской самоизоляции и ксенофобии, о коих так любят порассуждать некоторые историки, и в помине не было. Конечно, до революционной «европеизации» дело не доходило, то бишь бород не резали и в немецкие кафтаны и чулки не переодевались — зачем глупостями-то заниматься и унижаться? Наоборот, иноземцы, обосновавшиеся в России, предпочитали носить русские костюмы, более удобные и подходящие к местным климатическим условиям. А если Морозов заказал для царевича у мастера Шальта детские латы европейского образца и пошил ему немецкий костюмчик, то все понимали, что это для игры, для маскарада. Алексею и в голову не пришло бы, что в таком костюмчике можно пойти в церковь или на официальные торжества. Но ведь и грехом не считалось нарядиться в немецкое платье.

Впрочем, надо отметить, что и в целом проблемы «европеизации» перед страной не стояло, она была надумана впоследствии и раздута искусственно. Переехавшие в Россию иностранцы жили еще не обособленно, а среди русских, на тех же улицах, а иногда и в тех же домах, снимая помещения у местных хозяев. А наши предки, если считали что-либо чужое полезным для себя, перенимали и без «европеизации». Скажем, им понравился западный обычай высаживать перед домами декоративные цветы — и вскоре цветущими клумбами и палисадниками украсилась вся Москва. А боярин Морозов устроил свой дом по европейскому образцу, заказывал импортную мебель, обстановку, вешал на стенах картины. И никого это не смущало. Ну и что, если ему так нравится? И если он, как богатый владелец земель, промыслов и мануфактур, мог себе это позволить?

А сам царь решил выдать замуж старшую дочь, 17-летнюю Ирину, за иностранного принца. Почему бы и нет? Ему тоже отец искал невест в Бранденбурге и Дании, хотя и неудачно. Но ситуация была иной, чем в 1620-х. Та же Дания на предложение династического брака откликнулась с радостью. Ее шведы совершенно раскатали, а брак обеспечил бы союз с Россией. Согласились на все условия, даже на перекрещивание королевича Вольдемара в православие. (А без этого как же? Разве государь мог отдать родную дочь за еретика?) Принц со свитой прибыл в Москву, встреченный очень пышно. Но здесь Вольдемар вдруг заартачился и, вопреки достигнутым договоренностям, перекрещиваться отказался. То ли Ирина ему не приглянулась, а скорее сказалось изменение международной обстановки — примирение Швеции и Дании при посредничестве Мазарини. После чего помощь больше не требовалась, а вот дразнить Стокгольм альянсом с русскими было опасно.

И Михаил Федорович попал в дурацкое положение. Ведь о свадьбе-то уже было объявлено! А значит, отказ Вольдемара идти к венцу был прямым «бесчестьем» и для царя, и для Ирины! Принц требовал отпустить его домой, царь не соглашался. С королевичем вели переговоры, так и эдак уламывали, оказывали давление. Но он упорно стоял на своем и «творил бесчинства». Русские приставы, на которых его высочество пытался кулаками сорвать зло, в долгу не остались, дали сдачи. Словом, дело зашло в полный тупик…

Между тем кризис в Средней Азии продолжал углубляться. Шах-Джахан двинул на север свои огромные полчища, захватил Балх и Бадахшан. Но при этом в полной мере сказались особенности индийской армии. Боевые качества ее на деле были очень низкими, она состояла из корпусов вассалов-джагиридов, которые действовали вразнобой и привыкли вести себя как мини-монархи — брали в походы многочисленные свиты, гаремы, прислугу. Ударной силой по-прежнему оставались боевые слоны с установленными на них пушками. Конницы было мало — лошади в Индии не размножались, их привозили извне, и стоили они крайне дорого. Воевать на коне могли себе позволить лишь очень богатые люди. А основу войск составляли массы пехоты, не знавшие ни строя, ни обучения, ни маневрирования — давили количеством. Особо тратиться на своих солдат джагириды не считали нужным, пехота шлепала в походы босиком, все обмундирование составляли тюрбан и набедренная повязка плюс копье в руке.

В индийском климате и в сражениях с точно такими же толпами голой пехоты это сходило. Но на севере, в горах, громоздкая и неповоротливая армия застряла. Обозы и гаремы джагиридов закупоривали горные дороги, а слоны и солдаты в набедренниках чувствовали себя здесь не лучшим образом, да и прокормиться многотысячным массам тут было нечем. Ну а отряды горцев-таджиков, хоть и небольшие по численности, принялись клевать завоевателей, наносили чувствительные удары, и Шах-Джахану пришлось отступить. Бадахшан бросили совсем, а Балх передали союзным бухарцам. Хотя у них в это время вспыхнула смута. Надир-Мухаммеда сверг его сын Абдулхази. Сперва отправил отца в почетную ссылку, правителем подаренного Балха, потом передумал, начал против него поход и выдворил в изгнание.

А от Хорезма в ходе междоусобиц отпало самостоятельное Аральское княжество. Но и упрочив власть, хан Абулгази целиком переключился на войну против враждебных ему туркмен. Добавилось и природное бедствие. Стал меняться водный режим в дельте Амударьи, пересыхали протоки и каналы, снабжавшие водой главные хорезмииские города Ургенч и Вазир, и жители из них начали перебираться в Хиву.

И тем не менее, кто бы ни сидел на тронах Бухары и Хорезма, какие бы их ни лихорадили проблемы, для обоих государств оставалась весьма важной торговля с Россией. А после переселения на запад части калмыков дороги из Средней Азии находились под непрестанными ударами калмыцких, ногайских и башкирских грабителей. Собственных сил для обеспечения безопасной торговли местные монархи не имели, поэтому ханы и Бухары, и Хорезма обратились к Михаилу Федоровичу с предложениями взять на себя охрану караванных путей. Их просьбы согласовывались и с необходимостью обороны от набегов поселений яицких казаков и Нижнего Поволжья. И в 1645 г. царь издал указ богатому купцу и промышленнику Михаилу Гурьеву, повелев ему возвести «город каменный» в устье Яика. Строительство началось немедленно, и в том же году возник г. Гурьев, названный по имени своего основателя.

С турками русские дипломаты разговаривали теперь вежливо, но твердо. Царские послы заявляли визирю, что с Крымом поддерживаются сношения только благодаря «дружбе» с султаном. Но на все враждебные действия татар Россия будет отвечать адекватно. На Дон шли подкрепления. Из Астрахани сюда был направлен с отрядом князь Семен Пожарский, из Воронежа Кондырев привел 3 тыс. ратников и «новых казаков», навербованных из добровольцев, еще 1 тыс. собрал Петр Красников. Подмога оказалась нелишней. Стамбул и Бахчисарай еще не отказались от мысли сокрушить казачество. И в 1645 г. крымский царевич Девлет Гирей Нурадин предпринял попытку разгромить новую донскую столицу — с войском из 5 тыс. всадников скрытно вышел к казачьим землям и внезапно налетел на Черкасск. Но гарнизон и население городка оказались на высоте положения, не растерялись, мгновенно сорганизовались к обороне и татар отбили, нанеся им большие потери.