Леонардо да Винчи - Уолтер Айзексон

А может быть, и не стоит зацикливаться на такой мелочи и искать там глубокий смысл. Назовем это «эффектом Леонардо». Ведь он был всегда так наблюдателен, что теперь даже самая незначительная несообразность в его живописи, вроде разной величины зрачков, заставляет нас ломать голову (возможно, напрасно) и гадать о его намерениях и мыслях. Но, если вдуматься, это неплохо. Рядом с ним зрители сами начинают больше задумываться о разных природных явлениях — например, отчего расширяются зрачки, — и заново им удивляться. Вдохновляясь желанием Леонардо замечать все подробности вокруг себя, мы сами пытаемся следовать его примеру.

Несколько озадачивают и брови Лизы — вернее, их отсутствие. Вазари в своем пространном описании картины удостаивает их отдельной похвалы: «[Брови][848], сделанные наподобие того, как волосы действительно растут на теле, где гуще, где реже, образуя соответственно краям век закругленную линию, не могли быть переданы с большей натуральностью». В этой похвале можно было бы усмотреть очередной образец велеречия Вазари и очередной пример универсальности Леонардо, блестяще применявшего свои наблюдения и анатомические познания в искусстве, — но только постойте… ведь у Моны Лизы нет бровей! И в самом деле, в описании картины, сделанном в 1625 году, говорится, что «у этой дамы, во всем остальном прекрасной, почти нет бровей». Это несоответствие даже породило надуманные теории, гласившие, будто Вазари видел какой-то другой портрет — не тот, что висит сейчас в Лувре.

Согласно одной гипотезе, Вазари, никогда не видевший саму картину, просто приукрасил свой рассказ, как он нередко делал. Но он дает настолько точное описание, что это предположение кажется невероятным. Другое, более правдоподобное объяснение исходит из того, что на том месте, где полагается быть бровям, едва видны две расплывчатые светлые полоски, а значит, Леонардо действительно изобразил брови так, как и описывал Вазари, — тщательно, волосок к волоску. Но работа так растянулась, что Леонардо написал брови поверх масляного слоя, который уже полностью высох. А потому при первой же расчистке картины брови должны были просто стереться. Такая версия получила подтверждение в 2007 году, когда французский искусствовед и инженер-оптик Паскаль Котт, используя световые фильтры, получил ряд снимков с высоким разрешением. Обнаружились микроскопические остатки когда-то существовавших бровей[849].

Хотя Лиза одета довольно скромно — на ней нет ни драгоценностей, ни богатых изысканных нарядов, которые указывали бы на ее аристократическое происхождение, — фактура одежды передана с ослепительным натурализмом и научной доскональностью. С первых лет своего ученичества у Верроккьо, еще рисуя этюды драпировок, Леонардо уделял большое внимание складкам струящихся тканей. Платье Лизы слегка волнится, и мелкие вертикальные волны и складки ловят свет. В первую очередь привлекают взгляд рукава горчично-медного цвета — они морщатся и переливаются шелковистым блеском, который привел бы в восторг Верроккьо.

Поскольку портрет (теоретически) создавался для купца, торговавшего отборными шелками, не удивительно, что Леонардо решил показать наряд Лизы во всех восхитительных подробностях. Чтобы по достоинству оценить кропотливый труд Леонардо, возьмите репродукцию с высоким разрешением (их можно найти во многих книгах и онлайн)[850] и внимательно присмотритесь к вырезу платья. Кайма начинается с двух рядов плетеной спирали (самого любимого природного мотива Леонардо), между которыми тянется ряд сцепленных золотых колец. Судя по тому, как ложатся тени, это рельефный узор. Следующий ряд образован цепочкой переплетенных узлов, какие Леонардо любил рисовать у себя в тетрадях. Узор представляет собой последовательность крестов, разделяемых двумя витыми шестиугольниками. Но есть одно место — посередине выреза платья, — где правильность узора слегка нарушается: похоже, там не два, а три шестиугольника подряд. И лишь после пристального изучения снимков с высоким разрешением и изображений, полученных в инфракрасных лучах, становится ясно, что Леонардо не ошибся: он просто крайне дотошно изобразил более глубокую складку, которую ткань лифа образовала посередине груди. Инфракрасные изображения выявили и другую подробность, не менее поразительную, хотя — поскольку речь о Леонардо — уже не стоит ей удивляться: он изобразил узорную вышивку даже в тех местах, которые позже замазал, написав еще один слой одежды. Таким образом, мы можем ощущать присутствие этого узора даже там, где его не видно[851].

Поверх волос Лизы накинута тончайшая вуаль, какую носили как знак добродетели (не траура), — она настолько прозрачна, что оставалась бы вовсе незаметной, если бы ее край не ложился легкой линией поперек верхней части лба. Приглядитесь к тому, как покрывало свободно ниспадает вдоль волос рядом с правым ухом: понятно, что Леонардо дальновидно изобразил вначале фон с пейзажем, и лишь потом почти прозрачной краской написал поверх пейзажа вуаль. А еще посмотрите туда, где волосы виднеются из-под вуали, — рядом с правой частью лба. Хотя вуаль почти прозрачна, волосы под ней изображены так, что выглядят более смазанными и светлыми, чем неприкрытые пряди, спускающиеся к правому уху. А там, где непокрытые волосы ниспадают с обеих сторон на грудь, Леонардо в очередной раз показывает свои любимые завитки и локоны.

Изображение дымчатых вуалей давалось Леонардо легко. Он как будто кончиками пальцев ощущал неуловимую природу действительности и зыбкость всего зримого. Он понимал, что свет, падая на сетчатку глаза, соприкасается с множеством разных точек на ней, и писал, что люди видят окружающий мир без резко обозначенных краев и линий, а скорее как бы в дымке — с мягкими, расплывчатыми краями. Это относится не только к туманным пейзажам, которые тянутся вдаль и тают в бесконечности: той же мягкостью очертаний наделены пальцы Лизы, хотя и кажется, будто они так близко, что можно их коснуться. Леонардо знал: мы видим весь мир сквозь пелену.

___

В пейзаже, который простирается за спиной Лизы, спрятаны другие оптические фокусы. Мы видим его откуда-то сверху — как будто с высоты птичьего полета. Геологические образования и окутанные дымкой горы, как и многие другие пейзажи Леонардо, являют собой порождение науки и фантазии. Бесплодные зубчатые горы намекают на геологические эпохи доисторического прошлого Земли, но над левым плечом Лизы мы видим переброшенный через реку малозаметный арочный мост. (Возможно, здесь изображен Понте-Буриано — мост через Арно, построенный в XIII веке вблизи Ареццо.)[852]