Ленин - Роберт Пейн

Пока в России свирепствовал террор и умирали тысячи и тысячи заложников, Ленин упорно боролся за жизнь и мало-помалу поправлялся. Несколько раз в день выпускались бюллетени, оповещавшие о состоянии его здоровья. В бюллетене, выпущенном 31 августа в девять часов утра, сообщалось, что температура больного на данное время была 36,3; пульс — 110–120; самочувствие улучшилось, приток крови к плевре не увеличился. Следующий бюллетень, напечатанный три часа спустя, сообщал: «Температура 37,2; пульс 112». В семь вечера: «Температура 36,9; пульс 102». За почти две недели болезни Ленина вышло тридцать шесть таких бюллетеней, но уже после первых нескольких дней стало ясно, что его крепкий организм успешно справляется с потрясением и с нарушениями в его физическом состоянии, вызванными пулевыми ранениями.

Фанни Каплан, стрелявшая в Ленина, была абсолютно заурядная женщина. Но такие нередко появляются на историческом фоне, — как правило, на излете революции. Она была преданной делу эсеркой и провела одиннадцать лет на каторге за попытку покушения на жизнь царского чиновника. Это было в Киеве. Во время всеобщей амнистии, объявленной вскоре после Февральской революции, она была освобождена, после чего вернулась в Москву и, чтобы как-то прокормиться, стала работать на фабрике. Маленькая, смуглая, упрямая, въедливая, с внешностью скорее отталкивающей, чем неприметной, она посвятила свою жизнь революционной деятельности. Считая Ленина предателем революции за то, что он разогнал Учредительное собрание, она без колебаний решила его убить. Большевики рассматривали убийство Урицкого и покушение на жизнь Ленина как звенья одной цепи в заговоре эсеров, поставивших себе целью свержение большевистского правительства. В действительности же между этими событиями никакой связи не было.

Фанни Каплан была арестована и доставлена на Лубянку, где находился штаб Московской ЧК. Там ее мельком увидел Брюс Локарт, представитель Британской миссии, арестованный в тот же день. В ее лице не было ни кровинки, глаза напряженно смотрели в одну точку. Этот неподвижный взгляд, возможно, объяснялся ее очень плохим зрением, которое она почти потеряла, сидя в тюрьме. Ленин уцелел только потому, что она плохо видела.

Долго ее на Лубянке держать не стали — слишком важная она была арестантка — и вскоре перевели в Кремль, в подземелье, в камеру, находившуюся как раз под рабочим кабинетом Свердлова. Ее подвергали бесконечным допросам и пытались выяснить, где она добыла пистолет, но она отказалась отвечать на этот вопрос. Она рассказала чекистам, что ее родители живут в Соединенных Штатах, что у нее четыре брата и две сестры и все они рабочие. По ее словам, она давно задумала убить Ленина и на допросах твердила, что сообщников у нее не было. Когда стало ясно, что от нее больше ничего не добьешься, было принято решение расстрелять ее. 3 сентября молодой чекист Павел Мальков вывел Фанни Каплан из подземной камеры и выстрелил ей в затылок. Еще многие годы ходили слухи, будто бы за нее заступилась Крупская и она была перевезена в Сибирь, где отбывала пожизненное заключение. Но эти слухи были необоснованными.

Через неделю после ранения Ленин уже мог, сидя в постели, читать горы телеграмм, присланных ему. 7 сентября врачи объявили, что жизнь его вне опасности. В тот день Ленин нетвердой еще рукой написал записку С. П. Середе, наркому земледелия: «Тов. Середа! Очень жалею, что Вы не зашли, — писал он. — Напрасно послушались „переусердствовавших докторов“». Дальше Ленин интересуется, почему нет отчетов о том, как ведется сбор хлеба. И, что очень важно отметить, прибавляет: «Из 19 волостей с комитетами бедноты ни одного ясного, точного отчета!.. Нигде нет данных, чтобы работа кипела!» Физические страдания не сделали его мягче, и на следующий день он так отвечает на телеграмму из штаба 5-й армии, в которой ему желали скорейшего выздоровления:

«Благодарю. Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков-кровопийцев будет образцово-беспощадное.

Лучшие приветы. Ленин».

Эта телеграмма была адресована Троцкому, принимавшему участие в битве за Казань — битве, которую Троцкий всегда считал поворотным пунктом в Гражданской войне. «Это была первая великая победа, — писал он позднее. — В тот серьезный и страшный момент мы понимали, что спасаем молодую республику от полного уничтожения». За Казанью последовали и другие победы. 5-я армия стремительно наступала, подходя к Симбирску, городу, где родился Ленин. 12 сентября Ленин шлет Троцкому еще одну телеграмму: «Приветствую с взятием Симбирска. По-моему, надо напрячь максимальные силы для ускорения очистки Сибири. Не жалейте денег на премии». Успехи Красной Армии воодушевляли Ленина, и несколько дней спустя он уже, как прежде, занимал главное место на заседании Центрального Комитета и принимал советников по государственным делам.

Как раз в то время навестить Ленина приехал Горький. После Октябрьской революции они ни разу не виделись. Ленин все еще был слаб, с трудом поворачивал голову, у него плохо работали пальцы на левой руке. Он не мог забыть Горькому его статей на первых страницах газеты «Новая Жизнь» и встретил его угрюмо. Когда Горький выразил свое возмущение по поводу покушения на его жизнь, Ленин ответил таким тоном, как будто произошедшее не произвело на него сильного впечатления:

— Драка. Что делать? Каждый действует как умеет.

Горький, отстаивая уже однажды высказанную мысль, попытался мягко внушить ему, что ничего хорошего не будет, если пойти по пути упрощения идей, упрощения жизни. И это снова огорчило Ленина. Задолго до того Горький назвал Ленина «великим упрощенцем». Теперь, в разговоре с Горьким, Ленин отверг это обвинение, хотя, приводя в доказательство довод за доводом, он все больше и больше впадал в упрощенчество. Он с азартом заявил: «Кто не с нами, тот против нас. Люди, независимые от истории, — фантазия. Если допустить, что когда-то такие люди были, то сейчас их — нет, не может быть. Они никому не нужны. Все, до последнего человека, втянуты в круговорот действительности, запутанной, как она еще никогда не запутывалась. Вы говорите, что я слишком упрощаю жизнь? Что это упрощение грозит гибелью культуре?.. Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках — не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом? Вы, который так много шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу. Русской массе надо показать нечто очень простое, очень доступное ее разуму. Советы и коммунизм — просто».

Эти два титана мысли «бодались» друг с другом, как два неисправимых упрямца; оба не желали уступать своих позиций, с таким трудом завоеванных. Горький не уставал уличать коммунистов в чудовищной бесчеловечности и жестокости, а Ленин постоянно твердил, что быть жестокими и беспощадными их, коммунистов, вынуждают враги. И хотя Горького восхищали в Ленине его неукротимая воля и некоторые человеческие качества, которые неизменно пленяли людей, он не выносил в нем доктринера, донельзя упрощавшего все сложнейшие проблемы, человека, который все видел только в белом или только в черном цвете. Как-то Горький заметил, что слова Ленина напоминают ему «холодный блеск железных стружек», правда, развивая свою мысль дальше, он утверждал, что «из-за этих слов возникала художественно выточенная фигура правды», чувствуется, однако, что «стружки» эти ранили Горького, вызывали болезненное ощущение.