Императрицы - Петр Краснов

– Пожалуйте, – тихо сказала Маргарита Сергеевна, – прошу садиться.

Из-за притворённой двери звенела арфа и голос сладко пел:

– Кто так стучится смело?.. -

Со гневом я вскричал.

– Скорей!.. Обмёрзло тело, -

Сквозь дверь он отвечал…

– Дело касается воспитанниц ваших, княжон Таракановых…

Маргарита Сергеевна перебила гостя:

– Полноте, сударь… Тут просто какое-то недоразумение. Какие они княжны Таракановы? Это ещё в Риге началось, тамошние немцы не могли усвоить имени Дараган. Я им – Дараган, они мне – Тараканов… Русского имени без окончания на «ов» представить себе не могут, вот и стали мои девочки Таракановыми, да ещё и принцессами. А мне сие совестно и досадно, точно мы и впрямь самозванки какие. А они такие же княжны, как я графиня.

– Возможно, что найдутся люди, которые и вас сделают графиней…

Маргарита Сергеевна в упор посмотрела на незнакомца. В её глазах были удивление и вопрос. Из-за двери неслось:

Чего ты устрашился?..

Я, мальчик, чуть дышу,

Я ночью заблудился,

Обмок и весь дрожу…

– Хе-хе-с!.. Песня-то какая игривая… И в лад моему рассказу… На вашу честь полагаюсь, меня не выдадите и зря болтать не станете. Владимирский-на-Клязьме я купец Макар Хрисанфович Разживин, и по торговым делам бываю я по всей матушке-России. В Персию за фисташками и лимонами езжу, сколько раз покойной матушке Государыне лимоны самолично доставлял, очень покойница любила лимонады. За рахат-лукумом и халвой в Турции бываю, попадаю в Киев и в Варшаву, сейчас здесь по рыбно-бакалейному делу… Так по станкам-то почтовым, по трактирам кого-кого не повидаю, каких только речей не услышу. И вот вчера в гостинице, где я стою, примечательнейший разговор имел я относительно ваших барышень, вот о чём и предупредить вас пришёл. А что девицы ваши Дараган, так мне доподлинно известно, потому что я всю Черниговщину изъездил, можно сказать, вдоль и поперёк, и потому я с оным своим собеседником вчера даже и в лютый спор вступил, и он меня просто-таки сразил.

– Даже интересно.

– Ещё и как, сударыня… Изволите видеть: точно были реестровые казаки Дараганы, как были, вам сие доподлинно известно, и казаки Розумы. Когда Розумы стали Разумовскими – то и Ефим Драга, женатый на сестре Алексея Григорьевича – Вере Григорьевне, стал Драганом и был пожалован в бунчуковые товарищи.

– Всё это верно. Откуда вы знаете всё так подробно?

– Как не знать мне всего сего, сударыня, когда я у оных Драганов не раз и не два сало и овечью шерсть покупал. Так вот-с, вчера разговорились мы с одним поляком, а он мне и скажи: «Вы знаете княжон Таракановых, что в Митаве стоят?..» Точно, девиц ваших я в церкви видел и даже интересовался, кто такие… А потом в гостинице, когда ташен-пшилер фокусы-покусы показывал, я за вами сидел, и тогда мне сказали, что девицы не Таракановы, а Дараган.

– Кто же вам это сказал?

– А вот и не упомню кто… Кто-то из господ офицеров. Так вот, я тому поляку и сказал, девицы те не Таракановы, а Дараган. Я всё их семейство преотлично знаю. А поляк мне говорит: «То неправда есть. У Веры Григорьевны Дараган было всего четверо детей: единственная дочь, София Ефимовна, пожалованная фрейлиной, в прошлом году вышла замуж за князя Петра Васильевича Хованского, сыновей было три: камер-юнкер Василий, и Иван, и Григорий – все трое недавно, по воцарении Екатерины Алексеевны, произведены в секунд-ротмистры лейб-гвардии Конного полка. Отец их Ефим Дараган скончался в позапрошлом году. А больше детей, как видите, и не было».

– Странная осведомлённость… У поляка?.. При чём тут поляк?.. Да кто он такой?

– Того не ведаю… Он мне себя не назвал, но то, что он мне потом рассказал, меня очень встревожило.

– Но, позвольте… Откровенность на откровенность… Об Августе и Елизавете меня лично просил сам Алексей Григорьевич Разумовский, не мог же он кого-нибудь другого ко мне прислать…

– Не знаю, не ведаю-с… О вашей молодшей, извольте только послушать, что тот поляк мне сказывал. Чисто арабские какие сказки!.. Будто лет десять или поболее того назад некая Авдотья Никонова, крепостная господ Бачмановых, содержавшаяся в Тихвинском Введенском женском монастыре в монастырских трудах до конца живота, сказала за собою государево слово и дело. В Тайной канцелярии оная Никонова сказала, что она может поведать своё слово только Государыне или графу Александру Ивановичу Шувалову… Ну, пытали её, и сообщила она тогда, что в оном Тихвинском монастыре содержалась персидская девка Лукерья Михайлова и будто оная Лукерья говорила Никоновой, что она дочь персидского царя и венчанная жена графа Алексея Григорьевича Разумовского. Будто Государыня насильно выдала её за Разумовского, потому что на той персидской девке хотел жениться Великий Князь Пётр Фёдорович. И будто у той персидской девки были письма Великого Князя, где тот называл её «другом сердечным Ольгой Макарьевной»…

– Господи!.. Какая всё это ерунда!.. Какой вздор!.. Стыдно и смешно слушать…

– Не страшно ли, сударыня?.. Оную Никонову нещадно били плетьми и сослали в строжайшее заключение в дальний монастырь.

– И за дело… Ври, да знай меру.

– А Лукерью, заметьте, Лукерью, так ту даже ничуть не тронули. И вот сказал мне поляк: он подозревает, что девица, которую вы воспитываете, Елизавета то есть, и будет дочерью Разумовского и той персидской девки…

– Вздор… вздор… Смешно даже слушать… Елизавета – внучка персидского царя!.. Смешно и странно слушать всё это, Макар Хрисанфович…

– Страшно, сударыня… Предупредить почёл я долгом вас. В опасное время мы живём, и вы сами понимать изволите, колико страшны такие толки для вас и для ваших девиц.

Разживин понизил голос до самого тихого шёпота.

– Я знаю, сударыня, что есть ныне такие безумные поляки, которые ищут сменить матушку Государыню Екатерину Алексеевну.

– Дочерью персидской девки?..

– Дочерью Разумовского – княжною Таракановой. Подумайте, сударыня, сколь в сём вы опасны!.. Ведь персидская девка может быть только для отвода глаз… А что, если она да… Ведь Государыня-то с Разумовским были, сказывают, венчанные муж и жена?

Ничего не ответила Маргарита Сергеевна. Она в глубокой задумчивости сидела у окна. В комнате было очень тихо, а из соседней горницы слышались мелодичные перезвоны арфы, и юный девичий голос громко запел из оперы «Le marechal ferrant»:[70]

Quand pour le grand voyage

Margot plia bagage,

Des cloches du village

J'entendis la lecon -

Dindi,din-don…

Dindi,din-don…»[71]