Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

— Ну, может быть, — пожала она плечами.

— Кроме того, солнце мое, — добавил он, проведя пальцем по ее лбу, — предательства бывают разными. Милая, дезертировать можно разными способами.

Подошедший официант осведомился, почему им не понравились блюда, но они уверили его, что просто не были голодны, и попросили счет. Обычно Рэмси хватал его, едва папка ложилась на стол, но тут остался сидеть неподвижно.

— Позволь на этот раз мне, — сказала Ирина. — Ты столько раз платил.

— Не смею возражать. — Рэмси застенчиво склонил голову.

Напряжение исчезло. Пусть она выставила себя идиоткой, но они ведь могут еще посидеть и выпить вина, как старые друзья, коими они, несомненно, оставались. Она попросила у него сигарету.

— Когда я утром набирала номер, подумала, что ты можешь участвовать в турнире «Мастерс», хотя на Би-би-си я тебя не видела. Я что-то не заметила в программе?

— Ты не заметила, что я ушел из спорта. Это была идея Джуд, хотя я понимал, что она права. Уйти на взлете с трофеем из Крусибла. Она хотела, чтобы я стал комментатором или рекламировал товары спонсоров. Не могу сказать, что последнее время я отлично себя чувствую… но гонорары мне не помешают. Дело в том, что я в некотором смысле без гроша в кармане.

— Ты? Без гроша?

Рэмси вздохнул:

— Как говорится, деньги у меня не задерживались. Ты знаешь, Джуд дама с запросами, и тех пятидесяти тысяч баксов, что она получила в Нью-Йорке, ненадолго хватило. Ну, после поездки в Испанию и всякое такое мои призовые за финал в Крусибле исчезли, как осенняя листва к концу года.

Впрочем, это странно, — задумчиво произнес он. — К слову о том, что ты до сих пор помнишь о таких судьбоносных моментах, как, например, случай у меня в подвале. Понимаешь, я обычно делал ставки на свои матчи. Я был вот настолько от того, — он показал большим и указательным пальцами расстояние в полдюйма, — чтобы поставить последние сто штук на финал 2001-го. Но мы с Джуд к тому времени опять сошлись, а ты знаешь, как эта женщина относилась к снукеру. Она постоянно вбивала мне в голову, короче говоря, я не был уверен, что выиграю. Я брал телефон, потом опять клал трубку. Господи Иисусе! Я бы мог выиграть восемь к одному. Имея восемьсот тысяч, я бы отвел тебя сегодня в самое шикарное место в городе.

Они молча шли по Роман-Роуд, в конце Ирине надо было повернуть налево к станции метро. Они встретились довольно рано, и ей не надо было спешить на последний поезд. Зажегся желтый сигнал светофора, Рэмси положил обе руки ей на плечи и повернул к себе.

— Ирина, в тот вечер на мой день рождения… ты ничего себе не придумала. Но все решает время.

Уже поздно. Девятый час или даже девять. Нет необходимости кого-то ждать, колдовать вечером над попкорном, готовить розовые шницели из свинины и брокколи с апельсиновым соусом, можно не спешить и не прерывать бесцельную прогулку. Она бродит по городу, как лунатик. За последние два месяца маршруты стали длиннее — Грин-парк, Сент-Джеймс, Гайд-парк, Риджентс-парк или, как сегодня, Хэмпстед-Хит. Она проходит без передышки по пять часов и возвращается домой без сил. Смысл как раз и есть в том, чтобы вымотаться. В первые недели блуждание по городу стало необходимостью, чтобы удержать себя подальше от шкафа с крепким спиртным, вина и сигарет, которые больше не нужно прятать.

Она неизменно надевает полинявшую синюю футболку поло, после чего ей до сих пор везде мерещится вышитая золотом фигурка с левой стороны. Выбросить ее она не может. Лоренс минут десять стоял у раковины и пытался отстирать пятно от соуса карри. У нее есть все основания ненавидеть эти мысли. Ну, кто бы стал мучить себя воспоминаниями о некогда любимом мужчине, пытаться спасти вещь, которую он любил, и любить ее только потому, что ее любил он? Как когда-то любил и ее саму. Красный шарф, которым она обматывает шею, был куплен им во время командировки в Джакарту. Несомненно, он не раз надевал его, отправляясь в поездки, возможно не всегда деловые, но даже это не может заставить ее выкинуть шарф в мусорную корзину. Напротив, шарф, как и многие другие принадлежавшие ему вещи, стали ей еще дороже.

Она тащится из последних сил вдоль Темзы и смотрит на огни Шекспировского театра и театра Пинтера на противоположном берегу, на посещение которых Лоренс так и не нашел время. Теперь она, не обремененная обществом трудоголика, может посещать любые театры по своему желанию. Но желания нет. Поднимаясь помосту Блэкфрайарз, она ощущает в коленях напоминание о Хэмпстед-Хит. Что ж, сегодня она прошла миль пятнадцать, если не двадцать.

Пустая трата времени. Ей давно пора заняться работой над новыми иллюстрациями. Успех «Ивана» побуждал к новым проектам — но разве это выход? Совсем недавно никому не было дело до Ирины Макговерн и ее детской книги, а она готова была пожертвовать правой рукой, чтобы оказаться в ее теперешнем положении. Но сейчас у нее есть своя аудитория, а она мечтает, чтобы ее не было. Если взять за ориентир унизительную фразу Рэмси, его вежливый отказ, полученный в феврале, то можно вывести собственное правило: «Ладно, ты получишь то, что хочешь, но тогда, когда тебе это уже не будет нужно».

Обстоятельства изменились, Лоренс нашел спасение в работе — в ней была необходимая ему холодная размеренность, нудность, притупляющая эмоции. Однако она не в состоянии похоронить себя под грудой листов бумаги. Самое мрачное искусство все же основывается на жизнелюбии, требует сил, которых в ней больше нет.

Приближаясь к дому, она пробегает глазами современные постройки и жадно вглядывается в стены из красного кирпича. Ей необходимо вновь обрести то чувство причастности к миру, далекому от Брайтон-Бич, от постоянных уколов матери, дающих ощущения неуклюжести и никчемности. Однако она вновь ощущает себя иностранкой и невольно задается вопросом, почему она здесь. Они приехали в Британию из-за Лоренса и его места в «Блю скай». Зачем она смакует полюбившиеся выражения — поднять пыль, например, — британцы такие же люди, как все остальные, но она не часть этого народа. Конечно, сейчас в городе полно американцев, а по праздникам и «новых русских», говорящих на непонятном ей новом сленге. Она не чувствует себя особенной. Более того, она ощущает себя всеми покинутой, словно ее одну высадили во время остановки и самолет улетел без нее. Может, возвращение в США поможет избавиться от кошмара, преследующего ее каждый вечер: гнетущей необходимости вернуться «домой», хотя она и есть дома.

У дверей квартиры она долго возится с ключом. Лампочка не горит. Последнее время она совсем забросила хозяйственные дела; постоянно забывает позвонить в управляющую компанию в рабочие часы. Квартира также встречает ее темнотой. Теперь шторы на окнах постоянно задернуты. Она нащупывает выключатель. Убийственная тишина. Она поддерживала соседей, почти десять лет боровшихся за закрытие Тринити-стрит для движения транспорта. Ведущая на юг узкая улочка исторического центра в часы пик заполнялась машинами, поджимающими друг друга бамперами. В течение многих лет она наблюдала из окна за водителями, слушала их крики и сигналы клаксонов. Через несколько дней после ухода Лоренса власти района Саутуорк приняли решение, и она получила то, о чем мечтала, — депрессивную тишину. Теперь она скучает по реву моторов и раздражающим сигналам водителей, дававших оптимистическую уверенность в существовании рядом людей.