Собрание Сочинений. Том 2. Произведения 1942-1969 годов. - Хорхе Луис Борхес

class="v">Грядущий, нынешний, былой, — Сармьенто,

Сновидец, снова видит нас во сне.

МАЛОМУ ПОЭТУ 1899 ГОДА

Найти строку для тягостной минуты,

Когда томит нас день, клонясь к закату,

Чтоб с именем твоим связали дату

Той тьмы и позолоты, — вот к чему ты

Стремился. С этой страстью потайною

Склонялся ты по вечерам над гранью

Стиха, что до кончины мирозданья

Лучиться должен той голубизною.

Чем кончил, да и жил ли ты, не знаю,

Мой смутный брат, но пусть хоть на мгновенье,

Когда мне одиноко, из забвенья

Восстанет и мелькнет твоя сквозная

Тень посреди усталой вереницы

Слов, к чьим сплетеньям мой черед клониться.

ТЕХАС

И здесь, как в Южном полушарье, то же

Глухое поле без конца и края,

Где гаснет крик, в безлюдье замирая,

И тот же конь, аркан и краснокожий.

И здесь, в недосягаемом безвестье,

Сквозь гром столетий распевает птица,

Чтоб вечеру вовеки не забыться;

И здесь волхвуют письмена созвездий,

Диктуя мне исполненные силы

Слова, которые из лабиринта

Несчетных дней спасутся: Сан-Хасинто

И Аламо, вторые Фермопилы.

И здесь все то же краткое, слепое

Мгновенье, что зовем своей судьбою.

НА ПОЛЯХ «БЕОВУЛЬФА»

Порою сам дивлюсь, что за стеченье

Причин подвигло к безнадежной цели —

Вникать, когда пути уже стемнели,

В суровые саксонские реченья.

Изношенная память, тратя силы,

Не держит повторяемое слово,

Похожая на жизнь мою, что снова

Ткет свой сюжет, привычный и постылый,

А может (мнится мне), душа в секрете

Хранит до срока свой удел бессмертный,

Но твердо знает, что ее безмерный

И прочный круг объемлет все на свете?

Вне строк и вне трудов стоит за гранью

Неисчерпаемое мирозданье.

КЛИНКУ В ЙОРК-МИНСТЕРЕ{776}

В нем чудится земное продолженье

Мужчины, что теперь — лишь горстка праха.

Воитель с тем мечом, не зная страха,

Шагал на смерть и принял пораженье,

Но смерть попрал и так пришел к победе:

Вот он, литой норвежец белотелый,

Рожденный для геройского удела, —

Клинок — его подобье и наследье.

Над смертью и чужбиной торжествуя,

Он снова сталь сжимает роковую,

И рядом с беспощадной тенью тою

Я тень во тьме, не видимая глазом,

Я — пепел, не рожденный стать алмазом,

И вправду живо только прожитое.

ПОЭТУ ИЗ ПЛЕМЕНИ САКСОВ

Ты, телом — нынче прахом и распадом, —

Как все из нас, обременявший мир,

Ты, славу солнца видевший воочью,

Ты, живший не окостеневшим прошлым,

А вечным мигом — у последней кромки

Времен, на обморочной крутизне,

Ты, услыхавший в монастырской келье

Трубящий глас эпических боев,

Ты, к слову ткавший слово,

Ты, славя Брунанбургское сраженье,

Триумф отдавший не Господней воле,

А верной стали своего вождя,

Ты, праздновавший в лютом исступленье

Позор побитых викингов, кровавый

И щедрый пир орлов и воронья,

Ты, одаривший воинскую оду

Сокровищами родовых метафор,

Ты, живший вне истории, глядясь

Через теперешнее и былое,

Сквозь кровь и пот на поле Брунанбурга

В глубь зеркала многовековых зорь,

Ты, Англии не пожалевший жизни,

Так это имя и не услыхав, —

Теперь лишь горстка редкостных вокабул,

Которые тасует германист;

Теперь всего лишь мой далекий голос,

Бормочущий чеканные слова.

И я молю богов и времена:

Пусть прожитое скроется забвеньем

И я зовусь Никем, вослед Улиссу,

Но хоть строка переживет меня

Во мраке ночи, пестующем память,

И на заре, встающей для живых.

СНОРРИ СТУРЛУСОН

(1179–1241)

Ты, лед и пламя стародавней саги

Потомкам передавший в наставленье,

Ты, певший о величье поколений,

Откованных из стали и отваги, —

В потемках, наливающихся схваткой,

Почувствовал, как уязвима эта

Живая плоть, в потемках без рассвета

Поняв, что ты — из робкого десятка.

Ночь над Исландией. В громах прибоя

Все злее буря. Ты застигнут дома.

Спасенья нет. Позору не забыться

Вовек. Над обескровленным тобою

Взлетает сталь, сверкнувшая знакомо,

Как — помнишь? — на любой твоей странице.

ЭМАНУЭЛЬ СВЕДЕНБОРГ

Заметно возвышаясь над толпою,

Он брел в толпе, чужой между чужими,

И потайное ангельское имя

Шептал. И видел въявь перед собою

Все, что закрыто от земного взгляда:

Круги огня, хрустальные палаты

Всевышнего и ужасы расплаты

В постыдном смерче наслаждений Ада.

Он знал: обитель Рая и Геенны —

В душе, в сплетенье темных мифологий;

Знал, словно грек, что каждый день в итоге

Лишь зеркало Извечности бессменной,

Начала и концы в сухой латыни

Невесть зачем запечатлев доныне.

ДЖОНАТАН ЭДВАРДС

(1703–1785)

Покинув шумный город и бегущий

Поток времен — пустую скоротечность,

Он, замечтавшись, различает вечность

И входит в сень под золотые кущи.

День — тот же, что и завтра, и когда-то

Вчера. Но нет пустячной вещи малой,

Чтоб втайне пыл его не разжигала,

Как золото луны или заката.

Он счастлив, зная: мир — лишь меч

Господней Неотвратимой кары, и немного

Тех, кто достигнет горнего чертога,

Но чуть не всяк достоин преисподней.

И затаился в самом сердце чащи

Такой же узник — Бог, Паук молчащий.

ЭМЕРСОН

Он потирает сгорбленную спину

И отправляется, закрыв Монтеня,

На поиски иного утешенья —

Заката, опалившего равнину.

И на закатной, золотой дороге

У самой кромки неба на минуту

Вдруг