Бомбы сброшены! - Гай Пенроуз Гибсон

«20 секунд».

«Ровнее — держать — Пошли бомбы!» — кричит бомбардир. В его голосе слышится облегчение.

«Ланкастер», избавившись от груза, буквально прыгает вперед и начинает снижаться, набирая скорость. Однако он продолжает лететь над горящим городом. Сектора газа брошены вперед до отказа, и моторы оглушительно ревут. Их грохот больно бьет по ушам.

А внизу начинается извержение вулкана. Множество зажигалок рассыпано вокруг наземных маркеров, которые уже начинают гаснуть. Вверх поднимаются клубы черного дыма, однако новые маркеры взрываются в воздухе и плавно опускаются в район цели, где уже бушует пламя. Поэтому бомбардиры имеют возможность целиться наверняка. Тяжелые бомбы рвутся одна за другой, и с высоты четко видны тускло-красные вспышки разрывов. Каждый самолет ведет фотосъемку. Внизу словно ад разверзся.

Когда на цель выходит последняя группа бомбардировщиков, пожары, вызванные первой, пылают вовсю. На фоне пламени сверху ясно видны самолеты, летящие над обреченным городом.

Зенитный огонь начинает стихать, прожектора гаснут. В очередной раз система ПВО проиграла битву.

В свете пожаров кружатся несколько листовок, однако они тут же вспыхивают в языках пламени, вырывающихся из окон разрушенных домов.

Вскоре весь атакованный район превращается в сплошное море огня, и последний бомбардировщик сбрасывает свои бомбы. Английские самолеты собираются в точках рандеву, и уцелевшие поворачивают домой.

Вот так все это делали совсем молодые парни, обладавшие отвагой, умением и получившие хорошую технику. Немцы сделали все, что было в их силах, чтобы остановить англичан, но напрасно. Им приходилось учитывать слишком много факторов: их отвлекали ложные атаки; бомбардировщики летели несколькими волнами. Они могли прибывать с интервалом в один час в течение всей ночи, а немецкие истребители просто не могли столько находиться в воздухе. И в каждом налете использовались все новые изобретения английских ученых, которые помогали справиться с немецкой ПВО.

Это было только начало. Завершились три года экспериментов. Был найден правильный ответ на все вопросы, и бомбардировочная авиация, наконец, смогла ударить по-настоящему. Она могла выбирать между стратегическими и тактическим целями, которые были в равной степени уязвимы для бомб.

Наступила середина марта.

Зенитный огонь над Францией был не слишком сильным. Хотя орудия начинали стрелять со всех сторон, когда какой-нибудь самолет сбивался с курса и оказывался в защищенной зоне. В других случаях ночь проходила спокойно. Яркая луна заглядывала в кабину моего «Ланкастера», и было светло, почти как днем. Внизу под нами смутно виднелся французский пейзаж, частично скрытый тонким слоем белых облаков.

В кабине было довольно жарко. Я крикнул радисту:

«Эй, Хатч, отключи обогрев».

Он ответил:

«Ну, спасибо и на том».

Печка в «Ланкастере» располагалась где-то рядом со спинкой кресла радиста. Поэтому долго мучившийся Хатч не скрывал своего облегчения.

Вокруг меня, выше и ниже, я мог видеть другие «Ланкастеры», летящие к цели. Они мчались вперед, словно гигантские стрелы, и казались мне гораздо более грозными и сильными, чем когда-либо.

Я радовался тому, что это последний рейд перед краткосрочным отпуском. До сих пор я совершил 173 вылета почти без отдыха. Это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. И после этого налета на Штутгарт я отправлюсь в Корнуолл к жене. Еще раз я смогу прогуляться по Сент-Иву с трубкой во рту, а мой пес Ниггер будет бежать рядом. Снова я смогу постоять на берегу, любуясь крепнущим штормом. По вечерам я не буду задыхаться в кислородной маске, меня ждет уютная качалка и игры с собакой. Больше не придется планировать рейды бомбардировщиков и думать о вариантах бомбовой нагрузки.

Приятные размышления прервал дикий выкрик бортинженера:

«Левый внешний дохнет, сэр!»

И верно, левый внешний двигатель начал сбоить. Я и сам видел это по приборам. Мотор больше не развивал требуемую мощность. Мой тяжело груженый «Ланкастер» начал быстро терять высоту.

Это было плохо. Если мы сейчас повернем назад, мне снова придется лететь завтра вечером. Может быть, погода испортится. Может быть, мне придется ждать отпуск еще четыре дня. Так может лучше постараться продержаться?

Скрив, мой штурман, привстал, упершись головой в потолок, и с тревогой следил за указателем скорости, стрелка которого быстро шла вниз.

Я спросил:

«И что нам делать, Скрив?»

«Вам решать, сэр».

«О’Кей, Скрив. Тогда мы полетим дальше на малой высоте. Я попытаюсь набрать высоту перед заходом на бомбометание».

«Ланкастер» медленно выскользнул из общего строя и, как подраненная птица, пошел к земле. Со всех сторон ожили зенитки — в Мангейме, Франкфурте, Майнце. С того места, где я оказался, я мог прекрасно видеть, как наши парни прорываются сквозь огневую завесу. А вот по мне фрицы не стреляли. По мне не стреляли даже пулеметы. Может быть, они принимали меня за свой ночной истребитель. Высоко над собой я мог видеть «Ланкастер» в луче прожектора, его крылья ярко сверкали. Мне даже показалось, что я различаю отдельные самолеты в свете пожаров, бушевавших на улицах Штутгарта. Весь город был в огне.

Мимо меня просвистела огромная бомба, несущаяся вниз. Через несколько секунд внизу, на земле, куда она упала, появилась большая вспышка. Мой самолет вздрогнул и заплясал, как легкий листочек. Я помню, что в какой-то момент увидел в 200 ярдах перед собой серию зажигалок. Это действительно интересно, оказаться под бомбами, пилотируя тяжелый бомбардировщик.

Мы сбросили свой груз, и мой бедный «Ланкастер» буквально подпрыгнул, когда бомба вывалилась из его брюха. Я резко развернулся и спикировал к земле.

В эти напряженные моменты мы почти не разговаривали, однако, когда мы покинули район цели, парни на борту оттаяли.

«Завтра отпуск».

«Да, завтра смоемся».

«Я отправлюсь рыбачить».

«А я буду отсыпаться».

«Завтра отпуск».

Моя жена работала на военном заводе недалеко от Лондона тоже без отдыха, но теперь я смогу забрать ее домой. Мы сможем наконец подышать свежим и сладким воздухом Корнуолла.

Вскоре, благополучно уклонившись от ночных истребителей, мы оказались над английской землей. А через несколько минут я влетел в свою комнату и принялся торопливо срывать одежду, чтобы прыгнуть в постель. Когда я отключился, я думал об отпуске и плеске прибоя у скал Корнуолла.

На следующий день я поднялся поздно. В ушах все еще звенело, а глаза были красными и слезились, словно под веки набили песка. Мне очень хотелось поваляться подольше в теплой постели, которая была такой тихой и мирной. Я хотел подремать, побыть один. После года непрерывного участия в боях я слегка устал. Я подумал, что человеческая выносливость имеет свои пределы. Как бы вы ни издевались над собственным телом, оно не может больше, чем может.