2666 - Роберто Боланьо

вернули Ребекку в естественную обстановку ее смерти. Затем санитар спросил, в какой позе подруга ее нашла: сидела ли Ребекка на унитазе или опиралась на него, лежала ли на полу или, свернувшись калачиком, в углу. Тогда подруга выключила телевизор и подошла к двери в ванную и начала давать инструкции, пока эти двое не придали телу изначальную позу. Потом все трое стояли у двери и смотрели на Ребекку. Та, казалось, погружалась в море белой плитки. В конце концов они устали или им наскучило, и все трое пошли и сели: она — в кресло, а санитары — к столу, и начали курить какие-то чудовищные сигареты, которые санитар извлек из заднего кармана брюк. Вы, наверное, к такому уже привыкли, ни с того ни с сего сказала подруга. По-разному бывает, пожал плечами санитар — он не понял, говорила ли она о табаке или о ежедневном перетаскивании трупов и раненых. На следующий день судмедэксперт написал в отчете, что причиной смерти стало удушение. Покойная занималась сексом за несколько часов до убийства, однако экспертиза не сумела с точностью сказать, изнасиловали ее или нет. Скорее всего, нет — так заявил медик, когда от него потребовали озвучить вывод. Полиция попыталась задержать любовника убитой, некоего Педро Переса Очоа, но, когда они наконец — через неделю — нашли его адрес и приехали к нему домой, объект их поисков успел уехать несколько дней тому назад. Дом Педро Переса Очоа стоял в конце улицы Сайюка, что в районе Лас-Флорес, и представлял собой хибару, сложенную из необожженного кирпича и каких-то отходов; в ней помещались лишь матрас и стол, а буквально в нескольких метрах проходил водоотвод фабрики «Ист-Вест», на которой он работал. Соседи сказали, что он был человеком ответственным и в общем следил за собой, из чего тут же сделали вывод: парень принимал душ в доме Ребекки — во всяком случае, в течение последних месяцев. Никто не знал, откуда он родом, поэтому приказ о задержании никуда не отправили. «Ист-Вест» утеряла его трудовую книжку — впрочем, на сборочных фабриках это отнюдь не редкость: текучка рабочих кадров там постоянная. Внутри хибары обнаружили пару спортивных журналов, биографию Флореса Магона, несколько толстовок, пару сандалий, две пары шортов и три фотографии мексиканских боксеров, вырезанных из журнала и наклеенных на стену, у которой лежал матрас, — словно бы Перес Очоа, перед тем как уснуть, хотел, чтобы лица и бойцовые стойки этих чемпионов навечно отпечатались на сетчатке его глаз.

В июле 1994 года ни одна женщина не умерла, зато появился мужчина, который задавал вопросы. Он приезжал по субботам в полдень и уезжал в воскресенье вечером или ранним утром в понедельник. Росту он был среднего, волосы черные, глаза карие, а одевался как пастух. Поначалу он кружил, словно снимая мерки, по главной площади, а потом заделался завсегдатаем некоторых дискотек, в особенности «Эль-Пеликано» и «Доминос». Он никогда не спрашивал ничего напрямую. Выглядел как мексиканец, а по-испански говорил с американским акцентом, словарь у него был бедный, а еще он не понимал каламбуров — впрочем, заглянув ему в глаза, никто не осмеливался над ним подшучивать. Он говорил, что его зовут Гарри Маганья, во всяком случае, так он писал свое имя, хотя сам его произносил «Магана», а все остальные слышали его как «МакГана», словно бы этот сраный членосос был сыном шотландского народа. Второй раз он появился в «Доминос» и начал расспрашивать про молодого перца по имени Мигель или Мануэль, возраст — едва за двадцать, роста — такого-то, внешность — такая-то, обаятельного такого парня с лицом приличного человека, но никто этого Мигеля или Мануэля не знал или не захотел делиться информацией. Однажды вечером он подружился с барменом дискотек, и когда тот вышел после работы, Харри Маганья ждал его снаружи в своей машине. На следующий день бармен на работу не вышел — говаривали, что он попал в аварию. Когда он через четыре дня вернулся в «Доминос» с синяками и шрамами на лице, бармен стал притчей во языцех: у него не хватало трех зубов, а подняв рубашку, он показывал несметное множество ссадин и синяков самых ярких цветов — как на спине, так и груди. Яйца он не показал, но на левом еще сохранился ожог от сигареты. Естественно, все его расспрашивали о том, что с ним приключилось, и он отвечал вот что: ночью, когда все это случилось, он пил до упора в компании Гарри Магании, да, именно его, а потом попрощался с этим гринго и пошел курсом прямо на свой дом на улице Трес-Вирхенес, и тут группка из пяти, что ли, гопников напала на него и задала нереальную трепку. В следующие выходные Гарри Маганья не видели ни в «Доминос», ни в «Эль-Пеликано» — он заявился в бордель под названием «Асунтос-Интернос», на проспекте Мадеро-Норте, где некоторое время потягивал коктейли, а потом буквально поселился у бильярдного стола, где играл с чуваком по имени Деметрио Агила, здоровяком под метр девяносто и весом больше ста десяти килограмм; так вот, они с этим Деметрио подружились: здоровяк жил и в Аризоне, и в Новой Мексике, нанимаясь на сельскохозяйственные работы — в общем, он пас скотину; потом чувак вернулся в Мексику — не хотел умирать вдали от семьи, хотя потом признался, что семьи как таковой у него нет, ну или почти нет, разве что сестра, которой уже, наверное, под шестьдесят, и племянница, которая никогда не была замужем, обе живут в Кананеа, кстати, он сам тоже оттуда, но Кананеа ему теперь кажется крохотной, душной, лилипутской, и время от времени ему требовался визит в большой, никогда не спящий город, и, когда это происходило, он, никому ничего не говоря или сказав сестре — «увидимся», садился в свой пикап и съезжал, не глядя который час, на шоссе Кананеа — Санта-Тереса; кстати, это шоссе — одно из самых красивых, что ему довелось видеть в жизни, особенно ночью, и он ехал и ехал, не останавливаясь, в Санта-Тереса, где у него был удобнейший домик на улице Лусьернага, что в районе Рубен Дарио, и дом этот, друг мой Гарри, в полном вашем распоряжении — а надо сказать, это один из старинных домов, что уцелели после стольких изменений и стольких программ реновации, которые беспрерывно здесь проводились — и чаще всего, к худшему. Деметрио Агила было где-то шестьдесят пять, и Гарри Маганья показался ему хорошим человеком. Время от времени он уединялся с какой-либо шлюхой, но бо`льшую часть времени просто пил и смотрел. Гарри спросил, не знает ли он девушку по имени Эльса Фуэнтес. Деметрио Агила спросил,