Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин

Готовил, конечно, Вазых. Хорошо готовил, добротно: утром яичница с колбасой, днем рисовый суп, вечером жареная картошка. Артур, правда, завтракать не стал, ходил зеленый и все время бегал то в туалет, то в ванную. Прискорбность самочувствия усугубляла духота: форточку-то открывать нельзя, пока обои подклеены. На улице отдышится, решил Вазых, после завтрака не без опаски заставив отпрыска сворачивать ковры и пылесосить. Сработало: супчик Артур похлебал, а картошку уже закидывал в себя с размахом и беспощадностью главного конвейера, Вазыху аж страшно стало. Слопал полную сковороду, а потом еще минут десять соскребал вилкой и грыз «кытыр-кытыр» – приставший ко дну подгоревший слой картошки. Мамки-то нет, чтобы пугать гастритом и сетовать на некультурность.

Мамка сама напугалась по самое не могу, когда боли начались, – и Вазыха напугала. На больнице настоял он: Лора, как всегда, терпела и бормотала серыми губами: «Не надо, сейчас пройдет». А схватило так, что шевельнуться не могла, сидела на табуретке, вцепившись в полы халата. Пришлось брать за шкирку, впихивать в дубленку с сапогами и тащить в «скорую».

Слава богу, все обошлось, гипертонус сняли почти сразу, стало легче, а сегодня болей и вовсе не было. Лора рано утром позвонила с рапортом по этому поводу и повелением не приходить.

«Кто будет-то, мальчик или девочка, не сказали?» – спросил Вазых вполголоса, косясь на дверь Артуровой комнаты. Лора сконфуженно засмеялась и попросила не сочинять, не в фантастическом же романе живем. Она, похоже, до сих пор не поверила в искреннюю радость мужа по поводу скорого производства в дважды папаши. А радость оказалась искренней и острой – неожиданно для будущего дважды папаши.

Лорина беременность была как тонкий белый месяц в небе незнакомой окраины: идешь по неосвещенной обочине, спотыкаешься о торчащую арматуру, скользишь на заплатах грязи, шарахаешься от темных арок и сигаретных светляков под детскими грибками, и чем дальше, тем темнее и мрачнее, впереди свалка, а дальше черный лес – и вдруг поднимаешь голову, а там светит месяц, светит ясный, как полукруглая щелочка, за которой ослепительное счастье. И как-то все равно становится, что щелочка эта в небе, до которого с трех разбегов не допрыгнешь.

Они с Лорой допрыгнули. Пусть нечаянно, пусть Вазых этого не хотел, боялся, все откладывал на потом или вообще говорил, что слишком любит сына, чтобы делить эту любовь с кем-то еще. Привык просто к тому, что сын один. Значит, привыкнет и к другому раскладу.

На этом фоне даже дурдом, в котором Вазых внезапно оказался, выглядел больше декорацией, чем тупиком, в который привела жизнь. Какой же это тупик, если новый ребенок и если столько хлопот по его поводу: кормить, растить, воспитывать, создавать условия. Создадим, думал Вазых: я нестарый, работать умею, окончательно с КамАЗа выгонят – найду куда устроиться, хоть в ЖЭК электриком, в зарплате двадцатку потеряю, да и то не факт, учитывая схемы, по которым электрики работают. Зато свободного времени и вообще свободы прибавится. А что статус несолидный – так это ерунда полная. Много мне солидности нынешний статус подарил? В том-то и дело.

Зато, хоть мне сорока еще нет, я уже главные вещи заработал: квартиру, дачу, машину, пусть паршивую, гараж. Другие об этом лишь мечтают, а у меня теперь другие мечты. Перестану дергаться и суетиться, буду жить спокойно и без глупых беспочвенных мечтаний о том, что заметят, повысят или заберут куда-то. Не ждет нас ни Израиль, ни Америка, ни Москва с Тольятти. Тут наша земля обетованная, в нее нам и врастать корнями и фундаментами. Будем врастать, обрастать стенами и украшать их картинами, чеканкой и коврами.

– Артур! – крикнул он. – Айда-ка мускулы на пользу семье применишь.

Ковров было много, три здоровых – два с пола, один со стены, – три средних и два рулона дорожек. Они выстелили весь пустырек за детской площадкой, который сегодня, к счастью, еще не успели занять соседи – вчера-то успели, но оставленные ими огромные темные прямоугольники закрасил опавший за ночь слой снега. Под визг оккупировавших горки неповоротливых дошкольников Вазых с сыном топтали, выбивали и стряхивали тяжеленные неповоротливые полотнища часа полтора, пока предплечья не занемели, разбухнув, шапки с шарфами не вымокли от пота и жаркого дыхания, а контрольный отпечаток последнего из ковров, лысеющего Лориного наследства, не оказался лишь чуть сероватым. Турик к тому времени тоже был не сероватым и тем более не зеленым, а преимущественно алым – при случайно сохранившихся белых пятнах причудливой формы. Вазых погнал его таскать скатанные ковры в квартиру, а сам с трудом распялил приданое на крючкастой раме для белья и принялся уже без особого энтузиазма, вползамаха, сбивать с него мусорный снег. Когда Турик уволок последний большой ковер, Вазых понял, что ему не показалось, и некоторое время ждал, но ничего не дождался. Поэтому, закинув сыну на плечи средние ковры, он не стал наклоняться за выбивалкой, а старательно поправил шапку, шарф, куртку, сообразил, что добровольчества не дождется, и без особой охоты махнул рукой – подходи, мол.

Виталий подошел тоже без явной охоты, но и без промедления. Чего приперся, спрашивается, и чего за углом тихарился, как в засаде. Вазых уже орудовал выбивалкой, так что был повод не подавать руки. Он кивнул навстречу Витальеву «здравствуйте, Вазых Насихович» и принялся ждать дальше.

Виталий потоптался и спросил:

– Вы как вообще?

– Нормально, как видишь. Весь в делах и пыли, как пчелка.

Виталий покивал, огляделся и с усилием произнес:

– С завода там… Нет новостей?

– Ну какие новости, – с усилием ответил Вазых, в несколько волновых движений заставляя ковер вползти чуть повыше. – Литейку обратно объединяют, нашу службу тоже. Потом скажут, где я работаю. Если работаю, конечно. Да ты, вообще-то, лучше меня должен…

– Меня тоже отстранили, – объяснил Виталий. – До конца разбирательства. А когда конец и какой там…

– Да понятно какой, – сказал Вазых снисходительно. – Там голова покрупней нужна на крайнего. Они ее нашли, мою, в смысле. А тебя не тронут, если сам, конечно, лезть не будешь, так что не бойся.

– А похоже, что я боюсь? – спросил Виталий и зачем-то быстро оглянулся на дошкольников и на гулявшего неподалеку мужика с овчаркой.

Вазых принялся, поддергивая ковер, сворачивать его в трубку.

– Нет, похоже как бы? – настаивал Виталий, и тон у него был незнакомый.

Вазых пожал плечом и искренне сказал:

– Виталий, я не знаю. Да и неинтересно мне. Раньше, может, интересно было. А сейчас как-то все равно, честное слово.

Он закинул рулон на плечо, присев, поднял дорожки и шагнул в сторону подъезда – но оказалось, вплотную к Виталию. Виталий тихо сказал, глядя на него сверху вниз:

– Вазых Насихович, вы же сами сказали никому ничего не говорить. Я сделал, как вы велели, а теперь виноватый как бы получаюсь?

– Виталий Анатольевич, я вам много чего говорил, но послушались вы только в этот раз. Ну и, как говорится, слава богу, что хоть в этот. А виноватый… Я сам виноват, ошибся в вас, неправильно оценил. И не я один, похоже, – это у вас, видать, трагедия такая личная, все вас неправильно воспринимают.