Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг

class="p1">Но они вступили этим в решительный конфликт со своей собственной фракцией, и особенно с ее руководителями в лице брауншвейгского исполнительного комитета. Воздержание от голосования было со стороны Либкнехта и Бебеля действительно не практической политикой, а манифестацией морального характера, по существу вполне правой, но не соответствовавшей политическим требованиям момента. В частной жизни вполне возможно, и в некоторых случаях достаточно сказать двум спорящим: вы оба не правы, и я не вмешиваюсь в вашу ссору. Но это неприменимо к государственной жизни, в которой народы расплачиваются за споры королей. Практические последствия невозможности такого нейтралитета проявились в менее всего ясной и последовательной позиции, которую заняло «Лейпцигское народное государство», орган эйзенахцев, в первые недели войны. Это еще более обострило конфликт между редакцией, то есть Либкнехтом, и брауншвейгским исполнительным комитетом, который, с своей стороны, обратился за содействием и советом к Марксу.

Маркс уже в самом начале войны, 20 июля, следовательно, еще до воздержания от голосования Либкнехта и Бебеля резко раскритиковал в письме к Энгельсу «республиканских шовинистов» во Франции и писал далее: «Французов сле дует отколотить. Если Пруссия победит, то централизация государственной власти будет полезна для централизации рабочего класса. Немецкое преобладание переместит центр тяжести западноевропейского рабочего движения из Франции в Германию, и стоит только сравнить между собою движение от 1866 г. до настоящего времени в обеих странах, чтобы увидеть, что немецкий рабочий класс стоит выше французского и в теоретическом, и в организационном отношении. Превосходство его по сравнению с французским рабочим классом на мировом театре было бы вместе с тем торжеством нашей теории над теорией Прудона и т. д.». Когда Маркс получил запрос брауншвейгского исполнительного комитета, он, как во всех важных вопросах, обратился к Энгельсу за советом, и Энгельс, как и в 1866 г., определил тактику обоих друзей.

В своем ответном письме от 15 августа Энгельс писал: «Мне кажется, что дело обстоит так: Германия вовлечена Badinguet (Бонапартом) в войну за свое национальное существование. Если она потерпит поражение, то бонапартизм укрепится еще на многие годы, а Германии будет крышка, быть может, на целые поколения. Тогда уже не будет речи о самостоятельном немецком рабочем движении; борьба за восстановление национального единства поглотит все другое, и немецкие рабочие в лучшем случае окажутся на поводу у французских. Если победит Германия, то это, во всяком случае, будет концом для французского бонапартизма. Вечная распря из-за создания германского единства наконец прекратится, немецкие рабочие смогут организоваться совершенно в другом национальном масштабе, чем прежде, а французские рабочие, какое правительство ни сменило бы у них прежнее, несомненно, обретут большую свободу действия, чем при бонапартизме. Вся масса немецкого народа поняла, что дело идет в первую очередь о национальном существовании, и поэтому настроилась сразу за войну. Мне кажется прямо невозможным, чтобы какая-либо немецкая политическая партия при таких обстоятельствах проповедовала полную обструкцию à la Вильгельм (Либкнехт) и выдвигала на место главного соображения всяческие побочные доводы».

Энгельс столь же резко, как и Маркс, осуждал французский шовинизм, который проявлялся во всех кругах французского общества, вплоть до республиканских. «Бонапарт не мог бы вести этой войны, если бы не шовинистическое настроение масс французского населения, буржуазии, мелкой буржуазии, крестьян, а также созданного Бонапартом в больших городах империалистского, вышедшего из крестьянской среды германского строительного пролетариата. Пока этот шовинизм не будет разбит наголову, мир между Германией и Францией невозможен. Можно было ожидать, что эту задачу возьмет на себя пролетарская революция; но с того момента, как началась война, немцам не остается ничего другого, как самим немедленно взяться за это дело».

Энгельс говорит также о «побочных обстоятельствах», то есть о том, что война продиктована волей Бисмарка и компании и в случае удачного результата увенчает Бисмарка кратковременной славой. В этом виновата жалкая немецкая буржуазия, и это весьма противно, но непоправимо. «Было бы, однако, нелепо возводить борьбу с Бисмарком в единственно руководящий принцип. Во-первых, Бисмарк теперь, как и в 1866 г., выполняет часть нашей работы; он, конечно, выполняет ее по-своему и помимо своего желания, но все же выполняет. И к тому же теперь не 1815 г. Южногерманцы неизбежно войдут в рейхстаг, и благодаря этому создастся противовес Пруссии… Вообще, желание повернуть назад всю историю после 1866 г. à la Либкнехт только потому, что она ему не нравится, просто глупость. Но мы знаем наших примерных южных германцев».

Энгельс еще раз возвращается в своем письме к политике Либкнехта: «Смешно, что Либкнехт считает нужным держаться нейтрально только потому, что Бисмарк был раньше заодно с Бонапартом. Если бы таково было общее мнение в Германии, то скоро бы возродился рейнский союз и благородный Вильгельм увидел бы, какова в нем его роль и что сталось бы с рабочим движением. Истинным носителем социальной революции, и притом в столь близких его сердцу мелких государствах, он очевидно считает народ, который всегда колотят и топчут ногами. Вильгельм, очевидно, рассчитывает на победу Бонапарта, чтобы устранить таким путем Бисмарка. Вспомни, как он всегда грозил Бисмарку французами. Ты также, конечно, на стороне Вильгельма». Последняя фраза, конечно, была сказана в ироническом смысле: Либкнехт ссылался на то, что Маркс был согласен с воздержа нием его и Бебеля от голосования по вопросу о военных кредитах.

Маркс признавал, что он одобрил «декларацию» Либкнехта. Тогда был момент, в который акт чисто принципиального характера свидетельствовал о большом мужестве; но отсюда не следовало, что момент этот длится и что все отношение немецкого пролетариата к войне, принявшей характер народной войны, должно определяться антипатией Либкнехта к Пруссии. Маркс с полным основанием говорил о «декларации», а не о воздержании от голосования, как таковом. В то время как лассалевцы голосовали за военные кредиты в едином хоре с буржуазным большинством, ничем не отметив своей социалистической позиции, Либкнехт и Бебель мотивировали свое решение. Они обосновали в своем заявлении не только свое воздержание от голосования, но, «в качестве социалистов-республиканцев и членов Интернационала, который борется со всеми угнетателями без различия национальностей и стремится собрать в братский союз всех угнетаемых», они присоединили к этому принципиальный протест против этой, как и всякой, династической войны. Они высказали надежду, что народы Европы, наученные теперешними роковыми событиями, приложат все старания к тому, чтобы завоевать право самоопределения и устранить теперешнее сабельное и классовое господство, ибо в нем причина всех государственных и общественных бедствий. В этой «декларации» впервые было широко и свободно развернуто знамя Интернационала в европейском парламенте, и притом по вопросу общемирового значения. Это, конечно, доставило Марксу большое удовлетворение.

Что его «одобрение» имело именно такой