Максимализмы. Характеры и характеристики. Жизнь №1 и Жизнь №2 - Михаил Армалинский

В результате переваривания этой анкеты вместе с кучей других справок и заявлений, в том числе и заявления об отказе от гражданства СССР, за что надо было ещё заплатить приличные деньги, это чудовище произвело на свет одну бумажку под названием «Обыкновенная Виза». То что для чудовища было обыкновенным, для меня было великим чудом. Эта виза на тонкой сиреневой бумажке была моим пропуском в новую жизнь.

Вот я её и рассматриваю, подробно, уж в какой раз.

В этой визе оказалось запечатлённой цифровая мистика: в номере буква М, что совпадает с моим именем, а также набор цифр 606822, в котором сумма первых трёх совпадает с суммой последних трёх и составляет 12. Совпадение не случайно, ибо указывает на дюжину – основу исчисления в США, сидящей на английской, а не на метрической системе.

Я, тщательно бежавший семейных уз, которые навязывали разные бабы, вдруг оказался главой семьи «с ним 1 чел». Этим «челом» была моя младшая сестра. Оказаться таким главой семьи я был только рад.

После года рождения идёт предлог «с», а за ним прочерк. Я так и не понял, для какой информации уготовлено было это место. Скорее всего это злобное сокращение слова «сука» – ух, как эта мразь тайно завидовала уезжающим в мир Иной.

В строчке «в пункты», – мудаки из Овира с КГБ любят идиотские слова, у них ведь пунктик на заграницу, – в визе значился Израиль. Куда я не ехал, но благодаря которому выехал.

Когда прилетели в Вену, в аэропорту нас ждал человек из еврейской организации: он спрашивал сошедших с трапа самолёта советских счастливцев – кто в Израиль, тот сюда, а кто в другие страны – туда. Ходили слухи, что израильтяне уламывают в особенности молодых людей на переселение в Израиль. Мол, используют от соблазнений до принуждений. Но ничего подобного с нами не случилось. Мы оказались среди подавляющего большинства – кучки беженцев, стремящихся из СССР куда угодно, но только не в Израиль и лучше всего – в Америку.

«Целью поездки» да ещё «в какое ведомство» проставлено «постоянное жительство». Оно является таким «ведомством», где жительство, житие постоянно, а значит – вечно. Так что, благодаря выезду,

нет, весь я не умру.

В строчку о действии визы «до 17 ноября 1976 г.» год не поместился и его напечатали на строчке ниже, где говорится о крайнем сроке въезда в СССР. Получилось что виза была выдана с уже истёкшим сроком для въезда – и этот перескок на другую строку стал весьма знаменателен: возврату не быть – до 1976 года вернуться в СССР было невозможно. Этой ошибкой ещё раз обозначалась необратимость моего отъезда.

На строчке «К паспорту №» – прочерк. А всё потому, что свой «молоткастый и серпастый» в коленкоре я с великой радостью обменял на эту тонкую бумажку. Она с лихвой заменила все мои советские документы: паспорт, профсоюзный билет, комсомольский билет, военный билет, трудовую книжку, диплом, аттестат средней школы, свидетельство о рождении – всё это надо было сдать властям и позволялось везти только копии этих документов.

17 ноября – последний день действия визы, и именно в этот день я уехал, ибо на следующий день в Керосинии эта виза стала бы бесполезной бумажкой, клетка бы захлопнулась. Но я выскочил из клетки в синее небо синей птицей.

Выдана виза была 1 ноября, а уехать надо было до 17. Чуть больше двух недель давалось на то, чтобы распродать, раздать, купить в дорогу и с собой и пр. и пр. Ведь до получения визы всем этим заниматься было опасно, так как визу могли в последний момент не дать. Уж так родина старалась побыстрее выпихнуть тех, кому разрешили, чтобы их духа, развращающего настоящих советских людей, не оставалось на земле советской.

Подпись – «А. Суворов». Тот, что переходил Альпы, тоже был А. Так что и здесь символика – этот позволил мне перейти Альпы железного занавеса.

И последнее, что пришло в голову, глядя на визу: «Что думала машинистка, впечатывая мои данные в формуляр визы?» Завидовала, ненавидела или просто испытывала усталость от потока подобных виз. И где она сейчас? Наверно выкрала себе пустую визу, привычно впечатала свои данные и прошмыгнула в мир Иной. В тот или в другой.

17 ноября прошло 25 лет со дня моего отъезда из Ленинграда в Америку. Хорошо помню, был серый день, моросило. У меня было воспаление среднего уха. Накануне вечером прошумела отвальная. Голова шла кругом от былого и предстоящего. Пока летели до Будапешта на советском самолёте, я всё не мог поверить, что мне удалось вырваться из этой безысходности в новую жизнь. Но когда пересели в роскошный самолёт Австрийской авиалинии и вежливая стюардесса подала мне шоколадные конфеты с изображением Моцарта, я понял, что новая жизнь началась. Все эти переживания и напряжения могут объяснить то, что последовало, и извинить мою заторможенно-девственную реакцию на…

С аэропорта нас привезли в гостиницу. Уже был вечер, полный ярких огней. Вена пахла не гнилым, а спелым Западом, и вид у неё был сказочно-заграничный. Гостиница оказалась крохотная: еле заметные входные двери, прилавок с телефоном, залец полутёмный и пустой. Повели меня и ещё нескольких россиян сразу наверх по крутой лестнице на второй этаж, который открылся узеньким коридором с дверцами по одну сторону. За открытой дверцей оказалась комнатка с кроватью и трюмо. Туалета не было, только раковина. Туалет был в конце коридора. Так мне предстояло прожить несколько дней до переезда в Рим.

Я, усталый и возбуждённый одновременно, раскрыл чемодан и вытащил кипятильник, чтобы сделать себе чаю и перекусить консервами. Денег у меня осталось двадцать долларов из ста – максимума, обменивавшегося Советской властью. Восемьдесят из них я истратил в аэропорту Будапешта на блоки американских сигарет, чтобы перепродать их в Вене в два раза дороже. Так советовали уехавшие до меня.

Я обещал родителям позвонить им, как только устроюсь в Вене. Ошарашенный сменой времени и впечатлениями новизны, я дождался часа ночи, чтобы в Питере наступило утро и спустился на первый этаж, где при входе был телефон. Я стал переговариваться на корявом английском с женщиной за прилавком о том, как позвонить в Россию и как я оплачу разговор. Из холла, который был теперь закрыт занавесом из плотной ткани, доносились странные звуки. Но я был так сконцентрирован на телефоне, что всё остальное не проникало в меня. Я дозвонился, успокоил родителей, что всё в порядке и повесил трубку. В этот момент занавес отодвинула женская обнажённая рука и из холла вышла блондинка, одетая в корсет и чёрные чулки с кружевными подвязками. За приоткрывшимся занавесом я увидел большой экран, на котором происходило что-то телесное, и в тот момент я узнал эти звуки – звуки женской похоти. Кроме того, я успел заметить, что в баре за стойками сидело ещё три женщины, одетые подобно той, что только что вышла. Я отметил это отстранённо, взглядом летописца и, обуреваемый мыслями о свершившемся преодолении границы СССР, всё ещё не веря этому счастью поднялся по лестнице в свою комнату и лёг спать. Я так и не осознал, что значило увиденное мною. Остальные дни я был занят бумажными хлопотами, вышагиванием по дивной Вене, продажей сигарет и лечением осложнения, которое возникло от воспаления среднего уха. Я приходил в гостиницу измождённым и засыпал часов в девять вечера, ничего подобного в гостинице больше не увидев. Только через несколько дней, уже в Италии до меня дошло, что я жил в Венском борделе, в комнате, предназначенной для приёма клиентов. Видно, дела в борделе были не слишком хороши, и хозяйка подрабатывала, сдавая комнатки эмигрантам из России. В этой истории меня до сих пор дивит своя полная слепота на очевидный секс, среди которого я проживал. Вот какой я был невинный и ошарашенный. Быть может, это было защитной реакцией на невозможность воспользоваться этим борделем из-за отсутствия денег, а также из-за страха испортить процесс эмиграции в Штаты предосудительным поведением. Так мужская мечта, – жить среди обилия доступных женщин, – воплотилась, но я не заметил вовремя её воплощения. Теперь приходится утешать себя пошлой поговоркой: