Поездом к океану - Марина Светлая

- Что с полковником Юбером? – дернулся он на шепот секретаря, посмевшего отвлечь его. – Жив?

- Неизвестно.

- Узнайте! Расшибитесь, но узнайте, жив ли он!

- Господи, месье де Тассиньи, - обратился к нему генерал Дельтей, - кто он такой, что вас так разобрало?

Антуан медленно обернулся к главе французской делегации на этой конференции[2], потом взглянул в сторону вьетнамской группы и отчетливо, так, чтобы слышали как можно больше участников переговоров, произнес:

- Мой друг. Полковник Юбер – мой друг, и дружбой с ним я горжусь. Сегодня он спас честь Франции, господа.

[1] Дворец Наций (фр. Palais des Nations) — комплекс зданий, построенный в период между 1929 и 1938 годами, в парке Ариана, в Женеве, Швейцария. Дворец Наций использовался в качестве штаб-квартиры Лиги Наций до 1946 года. Позднее во Дворце размещается Европейское отделение ООН в Женеве — вторая важнейшая резиденция ООН в мире после Нью-Йорка.

[2] Речь о Женевской конференции, проходившей с 26 апреля по 21 июля 1954 года при участии министров иностранных дел СССР, КНР, Великобритании, США и Франции, в подготовке соглашений участвовали также представители Китайской народной республики (КНР), Демократический республики Вьетнам (ДРВ), Камбоджи, Лаоса и Южного Вьетнама. На конференции рассматривались корейские и индокитайские вопросы. Обсуждение проблемы воссоединения Кореи завершилось безрезультатно. Вторая половина конференции была посвящена судьбе Индокитая. На её ход оказало большое влияние поражение французского экспедиционного корпуса при Дьенбьенфу, произошедшее непосредственно в ходе конференции.

Москва, июль 1980

В то лето было непривычно тихо в столице. Шум детских голосов со дворов и на улицах сделался глуше – многие отправились в пионерские лагеря, из-за Олимпиады путевки выделяли целым классам. Не хватало веселой гурьбы студентов, кроме тех, что изыскали способы остаться в Москве и не уехать со студотрядами или оказались задействованы в ОП. Даже вступительные экзамены в институты перенесли по такому благородному поводу. Иногородних, прибывших по своим обычным, бытовым делам, тоже почти не встретить.

А в часы состязаний вся страна, не только Москва, приникала к телевизорам.

Нет, жизнь не остановилась, она бурлила и переливалась яркими красками, но что-то поменялось в ней навсегда, и впереди было еще много чего удивительного и невозможного, о чем никто не мог бы и подумать в тот июльский вечер, когда Аньес медленно шла улицей, не особенно спеша нырнуть в метро или поймать такси, чтобы отправиться домой. За тридцать лет немудрено стать настоящей москвичкой, и иногда ей казалось, что она стала ею. А иногда, как сейчас, – самой себе представлялась чужой и инородной в этом городе, который все же любила всем сердцем.

Воздух, несмотря на полноправную середину лета, был прохладным, или ей так чудилось, разгоряченной и невыразимо уставшей. Пиджак накинут на плечи. В руках – бумажный конверт. Каблуки слишком неудобны для ее возраста, да и туфли, признаться, несколько жмут.

Или, может быть, жмет вся жизнь. Сытая, шумная, искрящаяся, переливающаяся хрустальным шаром в руках.

Она следовала дорогой, начатой бесконечно давно, шагами по асфальту, и глядела лишь прямо перед собой, куда та ее приведет. Не останавливалась, не оборачивалась назад, боясь уподобиться Лотовой жене. Просто делала шаг за шагом, как однажды научил ее Анри в то странное утро, когда они вместе поднимались к Дому с маяком от океана, которому он ее не отдал.

А дорога вела и вела, все не кончаясь. Поворот за поворотом, изгиб за изгибом.

Набредя на телефонную будку, Аньес не преминула зайти в нее и набрать нужный номер, однако, вслушиваясь в гудки, так и не дождалась, чтобы кто-нибудь поднял трубку.

И она снова шла дальше, с каждым вздохом ощущая все больше легкости, будто освободилась от чего-то страшного, что преследовало ее тридцать лет. И глаза, выдававшие ее возраст, говорившие яснее любых документов, что этой женщине не сорок с лишним, а уже шестьдесят два, раз за разом поднимались в небо, будто ища там алые крылья летящих змеев, а в гомоне и шуме Москвы отыскивая пение флейт.

Сколько всего отмерила ей судьба! Наверное, почти никому она не отсыпала столько горя и столько щедрот, коими одаривала ее всю жизнь. Аньес встречались замечательные люди. Она дважды по-настоящему любила двух таких непохожих, но таких достойных мужчин. Она видела две войны, и в обеих уцелела. Ей дано было мужество поступать так, как она считала правильным, и сила не раскаиваться и не сомневаться, когда ее пригибали к земле последствия.

Юбер был прав. Она столько всего повидала. Она стояла на берегу Байкала и плавала в Тихом океане поздней осенью, когда воды его были ледяными. Она снимала северное сияние и каталась в нартах среди метели, она пересекала Батпайсагыр и касалась камней Маньпупунёра, она видела, как строят БАМ, и спускалась в шахты Донбасса. Ей довелось проглотить разочарование, когда возвели Берлинскую стену, и чувствовать гордость, когда в ее объективе оказался Гагарин. Она верила, всегда верила, всегда знала, что на правильной стороне. Иначе ей просто незачем было бы жить.

Она следовала всего двум правилам, которые спасли ее однажды: просто идти и никогда не оглядываться. Об этом просил ее Лионец, и она слушалась его, ведь если бы с ней что-то случилось, он почувствовал бы боль в том месте, где в его тело вошел осколок. Он так сказал, и он ей никогда не лгал. Так почему же она не почувствовала, когда его не стало?

Впрочем, какая теперь уже разница?

С того дня, как в Боне она встретилась с Ксавье, прошлое уже не имело значения, и Аньес старалась не вспоминать. Она не удивилась, увидев его, явившегося в гостиницу, в которой она находилась в своем подвешенном состоянии уже умершей, но еще не воскрешенной. Сказала лишь: «Иногда мне кажется, Ксавье, что вы единственный агент Советского Союза за пределами Франции». На что он ответил ей: «Исключительная случайность, Анн. Во всяком случае, я слишком заинтересован в вашей жизни, чтобы пустить все на самотек. И привыкайте называть меня Сашей, вам это еще пригодится».

Она старалась не злоупотреблять.

Она и сейчас, спустя тридцать лет, не стала бы, если бы не удостоверение, брошенное на стол, и не серый, как непогожее небо, взгляд, который вспышками перед глазами пробуждал в ней воспоминания.

Оказавшись у очередного автомата, она снова вошла в кабинку, прождав очередь, небольшую, но долгую по времени ожидания. Аньес не спешила – куда ей было спешить? Бросив монетку, снова вслушивалась в гудки, ожидая, ответят ли. На сей раз вышло, как она хотела. На том конце подняли трубку.

«Спасибо вам за все, Саша», - сказала она, чувствуя, как плохо слушаются губы – от волнения, а вовсе не от слез.

«Встретились?» - спросили ее.

«Да, все хорошо».

«Это был он?»