Харассмент - Кира Ярмыш

Инга не понимала, почему она вдруг разоткровенничалась. Возможно, дело было в вине. Она исподтишка взглянула на мать и поймала ее изумленный взгляд.

– Ты-то каким образом можешь быть с этим связана?

– Ну не знаю, – нехотя промямлила Инга. – Мало ли что люди себе придумывают. Ты вон говорила, в фейсбуке пишут.

– Но они не о тебе пишут, а о нем. То есть я, конечно, встречала, как кто-то сокрушается, мол, какой это для него был тяжелый год, но твое имя там даже не упоминалось.

У Инги отлегло от сердца, и сразу же что-то внутри еще немного расслабилось и отпустило.

– Я вообще думаю уволиться, – неожиданно сказала она. Минуту назад она даже об этом не помышляла, а тут вдруг поняла – ну да, вообще-то думает.

– Ты же еще неделю назад не хотела?

– Ну, я не прямо завтра. До отпуска подожду. Может, Илья найдется. Может, еще что-то. Но я просто подумала – сколько можно там оставаться? Особенно теперь.

Инга снова подумала, как она устала. Вино разливалось по телу теплой утешительной волной.

Мать помолчала, повертев в руках бокал.

– Я думаю, это правильно, – наконец сказала она. – И вообще. Если для кого-то это и был тяжелый год, то для тебя.

Инга теперь совершенно отчетливо почувствовала, как у нее защипало в носу, а потом – как на глаза навернулись слезы. Она крепко зажмурилась, чтобы не заплакать. При матери плакать нельзя.

– Спасибо, – сдавленно сказала она, не разжимая век.

– Я пойду спать. – Мать поднялась одним легким движением. – Проснулась сегодня в пять и никак не могла заснуть. Наверное, это старость. Ты еще посидишь?

Инга кивнула, по-прежнему борясь с собой.

– Тогда не забудь погасить свет на крыльце. Спокойной ночи.

Едва она ушла, Инга шумно вздохнула. Как мало ей, оказывается, надо. Одно ласковое мамино слово – и все. Что бы по этому поводу сказала психолог Анна? Наверное, что у них с матерью токсичные отношения и та недостаточно уделяла ей внимания в детстве, вот Инга и выросла с постоянной оглядкой на ее одобрение. Но даже если так, что с того? Пусть редко, зато с какой немыслимой остротой она чувствовала себя любимой.

Дом стоял окутанный мглой, только лампочка над крыльцом светилась мягким желтым светом, как фонарь на носу корабля. Инга словно плыла куда-то в неведомую даль. Изнутри не доносилось ни звука, наверное, мать уснула. Инга тихонько встала и, зайдя в дом через другую дверь, поднялась на второй этаж. Ступеньки едва слышно поскрипывали.

Она взяла свою спортивную сумку и спустилась вниз. Из сарая достала жидкость для розжига, старые газеты и спички, кинула туда. Потом прихватила недопитую бутылку вина, погасила свет и крадучись вышла за калитку.

Когда Инга ехала на дачу, четкого плана у нее не было, но уж точно она не собиралась пьяной жечь костер ночью в лесу. Однако теперь она подумала: а почему нет? Округу она знала как свои пять пальцев, заблудиться здесь не могла. Наверняка она никого не встретит по пути, да и мать ее не увидит. К тому же ей казалось, что сегодня особая ночь, мирная и благостная, и если когда-то и нужно было с этим покончить, то именно сейчас.

Инга вышла из поселка и углубилась в лес. У кого-то во дворе залаяла собака, но Инга не обратила внимания. Фонарей здесь не было, поэтому она светила себе под ноги телефоном. Из-за этого лес вокруг казался темнее. Остановившись на секунду, она задрала голову и обомлела – все небо было усыпано звездами, они блестели и подрагивали. Некоторые висели низко, а другие, совсем крохотные и далекие, как будто прятались за их спинами. Инга не знала, сколько простояла так, запрокинув голову, но когда пошла дальше, то почувствовала, что в ней образовалась еще одна маленькая дырочка, только на этот раз она медленно ширится.

Инга забралась довольно далеко, где, она знала, люди ходят редко. Разве что особенно азартные грибники, но маловероятно, чтобы они вышли на охоту ночью. Она достала из рюкзака прожекторы и наручники – их выкинет в Волгу на обратном пути. Сам рюкзак набила газетами и как следует полила жидкостью, куртку тоже. Положив все это на землю, Инга чиркнула спичкой. Она была уверена, что придется повозиться, – никогда не умела мастерски разжигать костры, но рюкзак вспыхнул, как факел, так что Инге даже пришлось отскочить.

Она достала из сумки вино, вытащила пробку зубами и отхлебнула. Рюкзак полыхал, ярко освещая деревья вокруг. Инга чувствовала, что ее лицо, грудь и бедра уже жарко нагрелись, а в спину тычется ночной холод. Она опять задрала голову, чтобы посмотреть на звезды, но отсюда их было не видно – только кроны деревьев в вышине и туманивший их дым. От него у Инги заслезились глаза. Она подумала, какими красивыми будут звезды над Волгой, и ей захотелось, чтобы огонь поскорее догорел, так ей не терпелось взглянуть. В следующую секунду она вспомнила Илью, глядящего в потолок. Там, где он лежал, был еще один этаж и еще один потолок, а дальше – точно такое же небо, только он никогда не сможет на него посмотреть.

И тут наконец Инга заплакала.

Она заплакала сначала тихо, с жалобными всхлипами, как будто примериваясь, а потом все громче, громче – села на корточки, продолжая сжимать бутылку вина, уткнулась лбом в колени и зарыдала в полный голос, скуля и подвывая, как собака. Все, что держало ее, какой-то прочный каркас внутри, который весь день сегодня понемногу ослабевал, вдруг разом сломался. Она плакала сразу обо всем. Об Илье, который не посмотрит на небо, о его неприкаянных рубашках в шкафу, о сливовом пироге, который испекла мама, и о самой маме, которая ее, оказывается, любила и перед которой ей было так стыдно. Она плакала об Алевтине, которая переживает, и о Максиме, который жалел ее саму, Ингу, даже не подозревая, какой чудовищный поступок она совершила и что она не заслуживает жалости. Она плакала, вспоминая, как волокла Илью по полу. Какое некрасивое перекошенное лицо у него было, когда он ее душил. Как она собирала изумрудную россыпь от шампанского. Как он хрипел. Она плакала от сострадания к себе и наконец-то – от сострадания к нему, к тому, какими жуткими были для него последние минуты. А еще от страха, от бессилия, от усталости и от сокрушительного знания, что это навсегда.

Инга не заметила, как огонь догорел. Она поняла это, только когда ногам стало холодно, оторвала от коленей заплаканное лицо и увидела, что рюкзак лежит на земле тлеющей обуглившейся массой и по-прежнему дымит, хоть и не горит больше. Инга затоптала его ногами. Сначала хотела так и бросить, но потом испугалась. Кое-как подхватив обгоревшие вещи, а также прожекторы с наручниками, она доплелась до реки – к счастью, та была недалеко – и с обрыва скинула все это в воду.

Их департамент опять перешел под временное управление Меркуловой, но Мирошина наябедничала, что замену Илье уже ищут, проводят собеседования. Алевтина встретила это известие стоически. Из всего отдела она была единственной, кто все еще по-настоящему переживал, остальные постепенно привыкли. Весь офис как будто привык. Кабинет Ильи стоял темный, с закрытой дверью, к нему никто не подходил. Судя по тому, с какой легкостью наладилась работа, складывалось впечатление, что его и не было здесь никогда.