Возмездие - Василий Ардаматский

Савинков никогда не считал Бурцева серьезным политиком, но преклонялся перед его умением и даже талантом распутывать невероятные хитросплетения конспирации, скрывавшей от людских глаз всяческих провокаторов. Никогда Савинков не стремился и сблизиться с Бурцевым. Однако он неоднократно давал ему понять, что заслуги его перед Россией считает историческими. В свое время он отдал Бурцеву для опубликования в его журнале «Былое» сенсационные воспоминания о своей террористической деятельности и этим очень сильно способствовал популярности журнала. Но на большее сближение с Бурцевым Савинков не шел. И если бы в это время рядом с ним в Париже оказался умный и верный человек, он, может быть, и не обратился бы к Бурцеву. Но он был в эту пору один — легкомысленный Деренталь не в счет…

Бурцев жил в гостинице, в дешевом тесном номере. На подоконниках и прямо на полу лежали груды газет, а стол был завален газетными вырезками. Здесь он и работал. Старик занимался сейчас составлением, как он сам говорил, «грандиозного досье на господ большевиков».

Бурцев сердечно приветствовал Савинкова, обнял его, чуть не расцеловал, извинился за свое дезабилье — он был в халате и шлепанцах на босу ногу — и усадил в единственное кресло. А сам, потеснив газеты, сел на подоконник.

— Дорогой Владимир Львович, вы писали недавно о советских чекистах… — сразу приступил к делу Савинков. — Мне нужно знать, насколько все это точно.

Бурцев развел в стороны свои костлявые руки с длиннейшими ногтями на каждом мизинце.

— К счастью для меня, я не был допущен в архивы Чека. А в чем дело?

— Я еду в Россию.

— Сейчас? В Россию?

— Да, сейчас. И хочу поделиться с вами своими сомнениями, услышать ваше мнение. Надеюсь, не нужно уславливаться, что наш разговор не для печати?

Острое лицо Бурцева изобразило полнейшее внимание.

Савинков рассказал все, что счел возможным, из истории своих переговоров с «ЛД». Чем дальше шел рассказ, тем более понимал Бурцев, что в руки ему идет гигантская сенсация. И думал только об этом.

Когда Савинков сказал, что не верит, будто Чека состоит сплошь из дураков, Бурцев возразил:

— Из дураков — нет, но из не умеющих вести настоящий политический розыск — да! И откуда им было взять умение? Дзержинский сам всю жизнь был объектом розыска. И вообще нашим идефиксом стало преувеличение возможностей большевиков.

Их разговор был довольно хаотичным, часто уходил от главной темы в стороны, но, о чем бы он ни шел, Бурцев спокойно и терпеливо рассеивал опасения Савинкова и всячески подогревал его тщеславные надежды.

— Когда приедет этот представитель из Москвы, познакомьте меня с ним, — неожиданно попросил Бурцев.

Савинков взглянул понимающим прищуренным взглядом и холодно сказал:

— Мне дорого ваше время…

— Да? Тронут, тронут… до глубины души… — нисколько не смутившись, ответил Бурцев и спросил: — Кстати, как вы распорядитесь своим парижским архивом? Возьмете его с собой?

— Я пока передам его моей сестре в Прагу, — ответил Савинков, который до этой минуты и не думал об этом. Он встал. — Значит, ехать, Владимир Львович?

— Ехать, ехать и еще раз ехать! — с широким жестом воскликнул Бурцев — халат разметнулся, открылось белое и хилое старческое тело. Не заметив этого, Бурцев повторил возбужденно: — Да! Ехать! И отомстить за все! И явить миру ту новую Россию, о которой все мы мечтали и мечтаем! Я не хочу быть сентиментальным, но я, при своем возрасте, по первому вашему зову на коленях приползу к вам в Москву, чтобы отдать последние годы своей жизни поистине великой истории! Да! Это так! — Голос у него сорвался.

— Хорошо, не плачьте, ради бога, я еду, — улыбнулся Савинков, и Бурцев внимательно посмотрел на него. — Что бы меня там ни ждало, я еду, — продолжал Савинков. — А если смерть — черт с нею! Моя смерть станет символом и призывом!

— Ну почему? Почему обязательно смерть? — пробормотал Бурцев.

— Потому, Владимир Львович, что там есть такая контора смерти — Ге-Пе-У. Но вам, может быть, как никому другому, давно известно, что я презираю смерть. Еду, Владимир Львович, еду!..

Прямо от Бурцева Савинков зашел к Деренталям. Бывшие супруги были смущены его появлением. Хотя жили они теперь в разных номерах, по утрам Деренталь заходил за Любой, чтобы вместе идти к Савинкову завтракать. Савинков и застал их в этот момент.

— Дорогие мои друзья, — сказал он. — Я обязан поставить вас в известность о том, что в самое ближайшее время я отправляюсь в Россию.

— Боже! — вырвалось у Любы.

— Это не шутка? — спросил Деренталь.

— Я еду с вами, — глухо сказала Люба. Она встала, сделала шаг к Савинкову и закрыла лицо руками. Услышав, что она плачет, мужчины бросились к ней. Савинков усадил ее в кресло, а муж подал воды. — Простите меня, — еле слышно сказала она, жалко улыбаясь.

— Что вы? За что прощать? — спросил взволнованный Савинков. Он сам еле сдерживал слезы. — Вы поступили как истинно русская женщина, она же просто обязана повыть перед дорогой, — нервно рассмеялся он и подумал о том, как он был к ней несправедлив! Она еще ничего не знает, она даже ничего не спрашивает, она просто говорит «еду»!

— Я еду тоже, — сказал Деренталь. Он настолько ошарашен, что не успел ничего толком сообразить. Да и о чем думать? Ведь, кроме Савинкова, у него в этой жизни нет никакой опоры, он из тех бесхарактерных людей, кто по одной своей образованности мог бы занимать приличное место в обществе, но ни на что не способен сам. Ему нужен сильный поводырь. И может, там, в России, его ждет невероятная карьера, в которую он всю жизнь верит и ждет.

— Спасибо, — отрывисто сказал Савинков. Он с трудом подавил слезы, боясь голосом выдать волнение. — Ваши желания в моем сердце, — торжественно произнес он.

У Федорова план решающего разговора с Савинковым был готов давно и еще в Москве прорепетирован с Менжинским, который говорил с ним с позиций Савинкова.

Перед отъездом Федорова принял Дзержинский. Федоров был уже в том виде, в каком он предстанет перед Савинковым, и Феликс Эдмундович начал с придирчивого осмотра.

— А ну-ка, покажись, сынку! — смеялся он, обходя вокруг Федорова.

На Федорове был сшитый по моде — в талию, с подкладными плечами — костюм цвета «маренго», крахмальная сорочка, темный галстук с жемчужной заколкой. Усы и бородка аккуратнейше подбриты и ухожены модным парикмахером с Кузнецкого моста.

— Ну что ж, вполне благопристойный господин. Вполне. Не верить такому просто глупо. А? — обратился Дзержинский к Менжинскому.

— Я сам иногда начинаю ему верить, — улыбнулся Вячеслав Рудольфович.

— Это результат действия логики на логически мыслящего человека, — серьезно сказал Дзержинский. — А Савинков, узнав о ранении Павловского, может потерять чувство логики. И вообще ход его мыслей может оказаться непостижимым для другого человека. Понимаете? — спросил он Федорова. — Ваше положение будет похоже на положение объездчика дикой лошади — даже бог не знает, какой вольт выкинет мустанг в следующую секунду. Вы должны быть готовы к любому сюрпризу. Представьте себе, что вдруг Савинков бросается в истерику: «Вы погубили Павловского!» Он распаляет себя и может схватиться за оружие. Что делать тогда?