Оправа для бездны - Сергей Малицкий

– Почему? – потрясенно прошептала Кессаа.

– Потому что ты способна сделать это, – негромко сказал Ирунг. – Разве ты не почувствовала, когда танцевала для Сади? Он смотрел на тебя!

– Подожди! – напряглась Кессаа. – Ты хочешь сказать мне, маг, что в твоем храме, на постаменте, а не в каком-то могильнике или склепе лежит не вырезанное из камня и раскрашенное изваяние бога, а он сам?

– Ты же всегда знала это! – прошептал Ирунг. – И ты его сможешь разбудить. А уж он справится со Зверем.

– Но к чему тогда пророчество Сето? – потрясенно прошептала Кессаа. – Что отводится моей дочери?

– Наверное, убить Сади, – пожал плечами Ирунг. – Мелаген считала, что Сади для Оветты страшнее Зверя.

Старый маг долго не возвращался из узилища Кессаа. Когда он наконец спустился, то не присел возле Ворлы, а сразу пошел к дверям и обернулся уже у них:

– У Кессаа родится дочь, и ее имя – Рич. Ты поняла, Ворла?

– Да, – кивнула женщина.

– Как только ребенок появится на свет, можешь отправлять его в Гобенген в окружении нянек и мамок, – сказал Ирунг. – Я знаю о твоей лучшей галере. Только храни тайну происхождения девочки. Никто не должен знать имени ее матери!

– Да, – опять кивнула женщина.

– А Кессаа я заберу у тебя, – добавил после короткой паузы Ирунг. – Она будет нужна мне. Позовешь меня сразу, как начнутся роды.

– Да, – кивнула женщина, но про себя подумала: «Нет».

Ласс пал, а землю уже начали прихватывать заморозки. Крепость была разрушена почти до основания, когда наконец тысячи хеннов смогли ринуться на северный берег Дажа. И вновь, как уже стало привычным, кроме угля, битого камня, искореженного оружия и кусков истерзанной плоти поживиться степнякам оказалось нечем. «Там, – кричали тысячники. – Впереди Скир! Самый богатый город Оветты! Оттуда никто не уйдет без добычи!» Воины хмуро молчали, потому что им были знакомы уже и эти слова, и ни одно королевство Оветты не защищалось так ожесточенно, как Скир. Уже каждый третий хенн из тех, что миновали борскую стену, отправился в Проклятую падь. Но их все еще было почти сто тысяч. Дорога на Скир лежала перед глазами. А лес, которого за последнее лето хенны начали бояться, как степного пожара, изрядно посветлел, растеряв листву. Может быть, и в самом деле их ждет богатая добыча? Что же иначе так защищают эти сумасшедшие сайды?

Дорога лежала под ногами, но двинулись по ней хенны только через неделю после падения Ласса. Никто не мог назвать причины задержки: кто-то говорил, что ждут обозов, что риссы вновь наварили ужасного зелья, от которого даже камни начинают гореть. Другие пытались переорать первых и доказать, что нельзя применять горючую смесь, чтобы не сжечь возможную добычу и будущих рабов, к тому же обозы начали приходить плохо, на просторах Оветты обнаружились какие-то разбойники, и вообще, чтобы взять Скир, достаточно будет удивительного тарана, укрытого сталью, как ножны укрывают клинок. Да и вновь построенных десяти пороков, размолотивших в конце концов Ласс, хватит, чтобы пробить в стенах Скира не только дыру, но и улицу для доблестных степняков. Неделю велись разговоры, которые всякий раз возвращались к добыче, рабам и оскудевшим котлам, и в этой суматохе неожиданно стражи проспали отряд невольников, заготавливающих дрова, среди которых были и корепты, и репты с отрезанными ушами, и даже несколько измученных женщин, собирающих для воинов лесную ягоду, и два или три десятка наемников Суррары, побросавших заостренные деревянные колья. Ушли несчастные на север, побежали к далекой крепости, чтобы преодолеть сто лиг до возможного спасения от ужасной доли, а вместе с ними ушли и пятеро закутанных в тряпье женщин, в которых мало кто мог узнать ведьм из свиты Лека. Последним в темноту канул обезображенный, с исполосованной плетью спиной Синг. Теперь он служил Заху.

Хенны подступили к Скиру, когда на окрестные поля лег снег. Они не стали ни возводить временных укреплений, ни строить осадных башен. Они поставили шатры, развели костры и стали пировать. Враг, к которому степняки рвались через всю Оветту, стоял на краю пропасти, и его оставалось только толкнуть. Кто-то сравнил сайдов с блохами, от которых степной лис спасается в весеннее половодье – находит быстрый поток и пятится в воду, погружаясь постепенно в холодные струи, пока паразиты не соберутся на кончике носа. Остается только затаить дыхание и нырнуть – и поплывет в сторону пятно беспомощных тварей. Сравнение понравилось, вот только шутить охотников было немного. Стены древнего города не могли соперничать ни высотой, ни мощью со стенами Борки, но их величие поневоле вызывало уважение. Двадцать башен поддерживали крепкую стену, которая отсекала город от остального полуострова. Двадцать тупоголовых приземистых башен, ощетинившихся баллистами и катапультами, замерли в ожидании, и стена между ними, протянувшаяся от уходящего в глубину зеленого утеса на западе до заостренных скал на востоке, казалась напряженной, как перетянутая струна. Но за ней высились каменными веретенами многочисленные башни замков двенадцати скирских домов, каждый из которых мог при необходимости превратиться в крепость. Правда, воинов в этих крепостях не осталось: почти все стояли на городской стене, однако кто мог счесть защитников Скира? Разве только лазутчики, но чистое, выкошенное и присыпанное снегом поле не давало им никакой надежды пробежать в ту или иную сторону.

Наконец костры прогорели, войска выровняли строй. В отдалении засверкали шлемы риссов, готовых поучаствовать в уничтожении бывших мореходов. Прикрываясь вязанками сырого хвороста, выползли вперед катапульты и баллисты. Раскорячились над белым полем пороки. Где-то в глубине строя стучали топоры и сколачивались осадные лестницы, которые именно в Скире вполне доставали до нижних ярусов стен. Скрипели от тяжести каменных глыб для пороков тележные оси. Занимали отведенные места тысячи. Расчерчивались на огороженных кольями кругах линии рисского колдовства. Медленно выползал на край снежного поля таранный сарай. На выстроенный в центре хеннского войска помост поднялся Лек и, стиснув кулаки, принялся рассматривать почти уже побежденного врага. Только правитель Зах остался в шатре. Ему не требовалось взгляда, чтобы видеть, он чувствовал: кинжал Сурры рядом. И вор, укравший осколок зеркала и отнявший долгое дыхание Сурры у почти поверженного Ярига, тоже рядом, хотя и стирает свой след до состояния легкой, едва уловимой дымки. И сын Заха, которого правитель ни разу не видел лицом к лицу, тоже с той стороны стены верно исполняет то, что ему было наказано через верных людей. И еще кто-то неизвестный тоже там, с той стороны стены. Нет, не девчонка, которая уничтожила, вскрыла пелену Сето – ее след тоже чудился старому магу, но он был размазан и вытоптан, словно обладатель его находился при смерти или был спутан такими путами, что ни преодолеть, ни разорвать нельзя, – а кто-то иной. Тихий и молчаливый, но огромный, как один из Молочных пиков, укутавшихся в снег и лед.

Зах поежился, потянул на плечи теплый тулуп и вспомнил Суйку, в которой ему так и не удалось ничего достичь, за исключением странного ощущения, что кто-то потешается над ним. Каждое мгновение нахождения в городе умерших Заху казалось, что кто-то веселый и ужасный крадется за ним и постоянно тянет невидимую руку, чтобы дернуть его за балахон. Сколько тысяч лет никто уже не позволял себе подобных шуток? Да, там, в мутных глубинах Проклятой пади, в самом деле скрывается что-то ужасное, но пока что оно всего лишь подобно языку пламени, затрепетавшему от дуновения. Потом надо разбираться с Суйкой, потом, прошептал сам себе Зах и вдруг вздрогнул. На мгновение ему показалось, что в темноте появился яркий огонек и начал отползать, уходить куда-то в сторону, на север, уходить и исчезать, пока внезапно не исчез вовсе. Зах нахмурился, но кинжал Сурры находился на прежнем месте, над главной башней Скира. Что же тогда ушло по морю из осажденного города? – задумался маг и не нашел ответа.