Национальный предрассудок - Коллектив авторов

меховой воротник. Когда смотрю в подземке на лица себе подобных, начинаю их ненавидеть. Право, сырая красная говядина и серебристая селедка на глаз куда краше.

Понедельник, 4 января

Не люблю еврейские голоса, не люблю еврейский смех – в противном случае нельзя было бы не воздать Флоре Вулф[451] должное: печатает на машинке, владеет стенографией, поет, играет в шахматы, пишет рассказы, которые иной раз у нее берут, и зарабатывает 30 фунтов в неделю секретарем ректора Шотландской церкви в Лондоне. И, владея столь разнообразными искусствами, будет радоваться жизни до глубокой старости, как человек, играющий пятью бильярдными шарами одновременно. <…> После обеда пришел Филип, у него четырехдневный отпуск. До смерти устал от солдатской жизни[452], рассказывал нам истории об армейском идиотизме, в который трудно поверить. На днях они обнаружили дезертира и отдали его под суд, а потом выяснилось, что человека этого не существует. Их полковник говорит: «Джентльмены, я люблю хорошо одетых молодых людей» – и избавляется от рекрутов, которые одеваются плохо. Ко всему прочему, фронт в кавалерии больше не нуждается, и они, вполне возможно, так в Колчестере и просидят. Еще один сумрачный, дождливый день. Над головой пролетел аэроплан.

Вторник, 5 января

<…> Работали, как обычно; и, как обычно, шел дождь. После обеда отправились подышать воздухом в Старый олений парк, по отметке на стволе дерева видели, как высоко поднялась вода и как, сломав ограду, на дорожку упало огромное дерево. Вчера кто-то видел, как течением сносит в сторону Теддингтона три трупа. Неужели люди кончают с собой из-за плохой погоды? В «Таймс» странная статья о железнодорожной аварии[453], в ней говорится, что война научила нас относиться к человеческой жизни здраво. Я-то всегда считала, что мы оцениваем нашу жизнь слишком высоко, но никогда не думала, что такое будет написано в «Таймс». Л. отправился в Хэмпстед читать первую лекцию в Женской гильдии. Вроде бы не нервничал; сейчас читает. <…> Мясо и рыбу купила на Хай-стрит – дело унизительное, но довольно забавное. Не переношу вида бегающих по магазинам женщин. К покупкам они относятся ужасно серьезно. Потом купила билет в библиотеку и увидела, как все эти жалкие клерки и портнихи, точно сильно потрепанные осы на сильно потрепанных цветах, приникли к иллюстрированным журналам, шуршат страницами. Им хотя бы тепло и сухо, а ведь сегодня опять дождь. Внизу бельгийцы играют с друзьями в карты и говорят, говорят, говорят – а страну их тем временем разносят по частям. А впрочем, что им остается…

Среда, 6 января

<…> Все утро писала с невероятным удовольствием, что странно, ведь я всякую минуту знаю, что быть довольным тем, что пишу, у меня нет никаких оснований и что через шесть недель, а может, и дней возненавижу написанное. Потом поехала в Лондон и справилась в Грейз-Инн насчет квартиры. Одна оказалась свободной, и я тут же размечталась. Но такая квартирка идеальна для одного и совершенно непригодна для двоих. Две превосходные комнаты окнами в сад, и это всё. За окном, выходящим на улицу, гремит Грейз-Инн-Роуд. Следом посмотрела квартиру в Бедфорд-Роу. Безупречна! Но в квартирном бюро мне сказали, что ее еще предстоит обставить… Теперь конечно же я убеждена, что это лучшая квартира в Лондоне. По сумрачным улицам Холборна и Блумсбери[454] могу бродить часами. Везде смятение, разор, беготня… Только на оживленных улицах могу предаваться тому, что принято называть мыслительным процессом.

Надо решить, идти ли на вечеринку на Гордон-сквер, где играют сестры Араниис. С одной стороны, страшно подумать, что надо одеваться и куда-то ехать; с другой, знаю, что от одного вида ярко освещенного холла и шума голосов я тут же опьянею и решу, что в жизни нет ничего лучше вечеринки. Я должна видеть красивых людей, чувствовать, как взлетаешь на самый высокий гребень самой высокой волны, находишься в самом центре событий. И наконец, с третьей и последней стороны, сидеть у камина в шлепанцах и халате, читать Мишле, «Идиота»[455], курить и болтать с Л. тоже ведь замечательно. Если он не станет меня уговаривать – не поеду, знаю заранее. И потом, женское тщеславие: мне не в чем ехать.

Воскресенье, 10 января

Утром сидела за машинкой, стук в дверь, решила, что Адриан, но нет – Уолтер Лэм[456]; только что от короля. Стоит ему увидеть короля, как он является к нам с отчетом. Уговорил нас пойти с ним в Ричмондский парк. О чем мы говорили? Забыли о короле, и Уолтер, со слов профессора Хаусмена[457], принялся рассказывать нам какую-то длинную, жуткую историю о том, как французы плохо воюют. Что бы он ни говорил, все приобретает какой-то неприглядный, невыразительный, тусклый вид; одного его голоса достаточно, чтобы загасить самые пламенные стихи на свете. Впрочем, пламенных стихов он не читает. Теперь его жизнь протекает среди респектабельных, богатых, не слишком умных людей, которых он презирает и о которых говорит снисходительно. В жизни у него только одна страсть – архитектура восемнадцатого века. <…> Не успели спуститься с порога, как начал рассказывать про последний королевский визит (В Королевскую академию. – А. Л.), как король, который теперь считает его своим другом (а по словам Леонарда – приближенным ливрейным лакеем), вдруг перестал рассматривать картины и спросил принцессу Викторию[458], кто ей делал искусственные зубы. «Мои, – воскликнул Георг, – вечно выпадают в тарелку, и в один прекрасный день я их проглочу! Мой дантист негодяй. Я с ним расстанусь». Тогда Виктория пощелкала себя по передним зубам и сказала брату, что у нее зубы в полном порядке: белые – белей некуда, и крепкие. После чего король вновь обратился к живописи. Его манера говорить напоминает мне Георга III из «Дневника» Фанни Бёрни[459] – спасибо Уолтеру и на этом. <…>

Вторник, 12 января

<…> Приходил обедать Сесил[460] – в штатском. Армия осточертела им обоим, фронта им, судя по всему, не видать. Тем не менее Сесил обдумывает, не остаться ли в армии, – все веселее, говорит, чем быть юристом. Или же они с Филиппом отправятся в колонии. В Вулфах есть какая-то удивительная расслабленность, всеядность. В моей семье любая, самая ничтожная перемена в жизни вызывала всеобщую тревогу, влекла за собой бесконечные споры, обсуждения. Вулфам же совершенно безразлично, станут они фермерами, или уведут чужую жену, или женятся на дочке еврейского портного из Польши. <…> Возможно, все дело в том, что в семье Вулфов отсутствует традиция. Это и дает чувство свободы. Ничего другого мне в голову не приходит.

Суббота, 16 января

Вчерашний мюзик-холл (Колизей) в целом был недурен, хотя и не без недостатков. Больше всего в мюзик-холлах мне нравятся комические куплеты,