Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер

— Так она все-таки знает. Слава богу хоть за это. Она, должно быть, готова была задушить тебя собственными руками за твою скрытность.

— Совершенно неожиданно для меня она, как мне показалось, вздохнула с облегчением. Она давно подозревала, что со мной творится что-то неладное, и предполагала самое худшее, но держала свои страхи при себе. Это у нас семейная черта, мы всегда все держим в себе. Наверное, это оттого, что мы скрытные и независимые, как все шотландцы, и не хотим быть в тягость другим. Нас тоже так воспитали. Мама никогда не высказывала нежных чувств, никогда не отличалась, как бы это сказать, особой теплотой и приветливостью, но в тот день, возвратившись из аптеки с лекарствами, она села ко мне на кровать, и мы проговорили с ней не один час. Она даже рассказывала мне о Яне, хотя раньше избегала разговоров на эту тему. Мы вспоминали все хорошее, что было у нас в прошлом, и много смеялись. Я признался, что всегда отдавал себе отчет в том, что во многом уступаю Яну и не могу занять его место; мама же со свойственной ей энергией и деловитостью заявила, что я говорю глупости, что должен оставаться самим собой, что она любит меня именно таким, какой я есть, и больше всего на свете хочет, чтобы я был здоров. А это означает, что мне надо пройти новое обследование и получить подтверждение диагноза еще от одного врача. Как только я оправился от гриппа, я оказался в приемной знаменитого нейрохирурга, где мне снова пришлось отвечать на множество вопросов. Нужно было повторно сделать анализы, ЭКГ, сканирование мозга, но в конце дня мне сказали, что правильный диагноз можно будет поставить, только если я перестану принимать лекарства. Они отправили меня домой с тем, чтобы через три месяца я прошел повторное обследование и явился на консультацию к врачу. Если я буду вести себя осмотрительно, со мной ничего плохого не случится, но я ни при каких обстоятельствах не должен употреблять алкоголь и водить машину.

— И когда кончаются эти три месяца?

— Уже кончились. Две недели тому назад.

— Зачем же медлить? Нельзя терять больше ни одного дня.

— То же самое сказала Антония.

Антония. Пенелопа почти забыла о ней.

— Данус, что же все-таки вчера произошло?

— Да вы все, наверное, знаете. Мы встретились в баре и ждали вас, но вас все не было, и тогда Антония пошла наверх посмотреть, что с вами. И я, пока сидел в одиночестве, продумал все, что мне нужно сказать, до мелочей. Казалось, это будет невероятно трудно, и я стал подбирать нужные слова, составляя до смешного неуклюжие, напыщенные предложения. Но когда Антония вернулась в подаренных вами сережках, такая удивительно повзрослевшая и красивая, все эти тщательно подготовленные фразы вылетели у меня из головы, и я просто сказал ей то, что было у меня на сердце. Как только я заговорил, она заговорила тоже, и мы рассмеялись, потому что оба говорили одно и то же.

— О, бедный мой мальчик.

— Я очень боялся обидеть или огорчить ее. Она всегда казалась мне такой юной и такой уязвимой. Но она была просто бесподобна. Удивительно практична. И как и вы, пришла в ужас, узнав, что сверх трех месяцев прошло уже две недели, а я не удосужился записаться к врачу на прием.

— И теперь ты записался, да?

— Да. Я позвонил туда сегодня утром в девять часов. Мне назначено прийти к нейрохирургу в четверг и еще раз сделать ЭКГ. Я получу результат немедленно.

— Ты позвонишь нам, как только будут известны результаты, ладно?

— Непременно.

— Но если ты три месяца не принимаешь лекарств и тем не менее у тебя нет обмороков, значит можно надеяться на благополучный исход.

— Боюсь даже думать. И тем более надеяться.

— Но ты ведь вернешься к нам?

На этот раз в словах Дануса она заметила неуверенность, он колебался:

— Не знаю. Ведь мне могут предложить какое-нибудь лечение. Возможно, оно займет несколько месяцев. И мне придется остаться в Эдинбурге…

— А как же Антония? Что будет с ней?

— Не знаю. Я не знаю даже, что будет со мной. В данный момент я не вижу в будущем никаких перспектив, никакой возможности обеспечить ей благополучную жизнь, а она ее заслуживает. Ей восемнадцать. Она еще на пороге жизни и может выбирать. Стоит ей только позвонить Оливии, и через пару месяцев ее фотографии появятся на обложках самых дорогих журналов Англии. Я не могу допустить, чтобы она связала себя со мной каким-то обещанием, пока мне не станет ясно, что ожидает нас в будущем. Это все, что я могу сейчас сказать.

Пенелопа вздохнула. В глубине души она рассуждала иначе, но с уважением выслушала его доводы.

— Если вам придется расстаться на некоторое время, наверное, Антонии стоит перебраться в Лондон поближе к Оливии. Не может же она все время торчать возле меня. Она просто умрет от скуки. Лучше пусть устраивается на работу. У нее будут новые друзья, новые интересы.

— А как же вы? Вы обойдетесь без нее?

— Конечно. — Она улыбнулась. — Бедный Данус, мне так жаль тебя. Для человека любая болезнь тягостна, какой бы она ни была. Я по себе знаю. У меня зимой был инфаркт, но я никому об этом не сказала. Вышла из больницы и заявила детям, что врачи — идиоты. Я уверила их, что со мной все в порядке, но это не так, я, конечно, больна. Когда я расстраиваюсь, сердце у меня бешено колотится, и мне приходится принимать лекарства. В любой момент оно может остановиться, и я отдам концы. Но пока этого не случилось, мне приятнее и легче жить, делая вид, что ничего плохого со мной не случится. И вы с Антонией не должны обо мне беспокоиться, если я останусь в доме одна. Ко мне приходит моя любимая миссис Плэкетт. Но если честно, то я буду очень скучать без вас. Вместе нам было так хорошо. И вы составили мне такую приятную компанию, что лучшего и желать нельзя. Я безмерно вам благодарна, что вы согласились поехать со мной в это долгожданное для меня путешествие.

Данус покачал головой и смущенно улыбнулся:

— Наверное, я так никогда и не узнаю, почему вы хорошо ко мне относитесь.

— О, это очень просто. Могу объяснить. Я с первого взгляда прониклась к тебе симпатией, потому что ты очень похож на одного человека, которого я знала во время войны. Так странно… я как будто сразу узнала тебя. Дорис Пенберт тоже заметила это сходство, когда вы приехали за мной на машине. Этого человека помним только мы трое: Эрни, Дорис и я. Его звали Ричард Лоумакс. Он погиб в первый день высадки союзных войск в Нормандии в июле сорок четвертого. Если я скажу, что он был единственной моей любовью, слова мои покажутся тебе избитыми и банальными, но это было именно так. Когда я узнала о его гибели, что-то во мне умерло. Больше я не любила никого и никогда.

— А как же ваш муж?

Пенелопа вздохнула, пожала плечами.

— Видишь ли, наш брак был неудачным. Если бы Ричард не погиб на войне, я бы забрала с собой Нэнси и ушла к нему. А так мне не оставалось ничего другого, как вернуться к Амброзу. К тому же я чувствовала перед ним вину. Когда мы поженились, я была молода и эгоистична, и нам пришлось сразу после свадьбы долго жить порознь. Так что у нашего брака не было почти никаких шансов уцелеть. И мне казалось, что я просто обязана была попробовать создать для Амброза семью. Кроме того, он был отец Нэнси. А я хотела иметь еще детей. Прошло время, и я наконец поняла, что больше не полюблю никогда. Что второго Ричарда не будет. И я решила довольствоваться тем, что есть. Надо признаться, наша семейная жизнь с Амброзом все время не клеилась, но у меня уже была Нэнси, а потом родились Оливия и Ноэль. Маленькие дети, хотя и доставляют массу хлопот, часто бывают большим утешением и радостью.