Отчий дом - Евгений Чириков

Прикидывали, по скольку придется на душу:

— Если баб и робят считать — меньше двугривенного…

— На што баб и ребятишек считать?

Все перессорились и переругались до хрипоты, пока какой-то местный финансист не внес предложения:

— Чтобы никому не обидно было — пропить ее, эту четвертную всем миром!

Все разногласия разом кончились.

— Четыре ведра водки, а остальные — на прянички девкам да ребятишкам!

— Вот это правильно!

— А Ивану с Мироном, как, значит, их лошади и выволакивали, стаканчика два-три не в счет.

— Вот это по-божьи!

Все остались довольны. Смеялись над барином и над его чертовой кобылой и жалели об одном:

— Продешевили, братцы! Он и больше дал бы…

— Ну, что Бог даст, братцы… Может, опять увязнет!

Перепились не только все мужики, но и много баб. Мирон забыл, что уже получил лишних три стаканчика за лошадь, и начал требовать добавки, ругаться, что его обжулили. Ссора, драка… Пустой бутылкой по голове, и в результате — «мертвое тело» и общие проклятия барину: семья осиротела!

История со свиньей и мертвое тело осложнились новой историей: не успевшие ничего получить с барина за раздавленную им свинью собственники пришли к земскому начальнику Замураеву, а тот, знавший уже о нападении мужиков на автомобиль с сестрой, набил им морду и отправил на трое суток под арест.

Земский только собирался раскрыть виновников разбойного нападения, а они сами явились! На ловца, как говорится, и зверь бежит.

Приходили в Никудышевку две бабы, старуха и молодая, мать и жена убитого в драке Мирона. Но осаждаемые толпой любопытных ворота отчего дома оказались запертыми. Никого не пропускали. Там, за оградой, никому не было дела до плачущих по какой-то причине баб. А им казалось, что они осиротели по вине барина, который, по справкам, приехал сюда — вон и машина во дворе та самая стоит! — и надеялись, что виноватый барин пожалеет и заплатит сколь-нибудь за сиротство. «Ничего у них не добьешься! Человека раздавят, и то им ничего не будет!» — заметил кто-то в толпе, знавший уже об истории со свиньей в Вязовке. Сироты выли, жаловались добрым людям, и, конечно, в мужицких и бабьих душах всплывали все обиды, действительные и воображаемые, которые копились там в течение многих лет. Про все вспоминали тут никудышевцы: и про суд над однодеревенцами после убийства содержателя почтовой станции Егора Курносова, и про суд после холерного бунта.

— Сколько за их невинных в Сибирь угнали да по тюрьмам посадили, сколько народу осиротело, а вы захотели вознаграждение от них?! На том свету, видно, расплатимся…

Синев тут же болтается. Послушал разговоры, впутался:

— А вот в Херсонской да в Харьковской губернии не желает народ, чтобы на том свету с ними рассчитываться! Жгут их и грабят…

— Да что толку-то? Слыхали мы: стреляют и порют, сказывают…

— Всех, братец мой, не перестреляешь и не перепорешь! Нас сто миллионов, а их не больше тридцати тысяч. Правильный подсчет этому сделан…

V

Неведомо, по чьему веленью, с раннего утра в день свадьбы появились конные стражники. Во всяком случае, это было сделано без ведома и желания Павла Николаевича неизвестными благожелателями. Это сильно взволновало и переконфузило Павла Николаевича, которому было стыдно перед будущим зятем и перед своими друзьями из передового лагеря.

— Что такое? Кажется, объявлена и у вас мобилизация? — не без иронии осведомился Адам Брониславович.

Павел Николаевич смущенно пояснил пожатием плеч, что для него это — полная и неприятная неожиданность:

— Вероятно, это ваш будущий родственник, предводитель дворянства и, к сожалению, мой тесть, генерал Замураев… распорядился.

Адам Брониславович сочувственно улыбнулся Павлу Николаевичу и сказал:

— Услужливый дурак опаснее врага! Эта дворянская мобилизация только ускорит открытие военных действий…

— Вполне с вами согласен! В отдельности каждый мужик смирен и боится всякой чучелы, облеченной в форму, но когда мужик сбивается в стадо, в многоголовое, многорукое и многоногое чудовище, индивидуальный страх пропадает. Тут три стражника только смешат мужика. А между тем эти три дурака могут так раздразнить и обозлить коллективного зверя, что потом и целая сотня их окажется бессильной…

Толпа вокруг барской усадьбы с каждым часом вырастала. Не одна Никудышевка, а множество окрестных деревень выслали сюда своих представителей. И барская свадьба, и чертова машина сгоняли любопытных со всех сторон.

Давно отвыкшему от деревни столичному жителю Адаму Брониславовичу приходило на ум, что это чернокожие дикари осаждают укрепленный лагерь европейцев. Это его и смешило, и смутно беспокоило. Особой воинственности эти дикари пока не проявляли, но кто мог поручиться за дикаря, за это «быдло»? Он был прав, когда предлагал отпраздновать бракосочетание в Симбирске в небольшой избранной компании, а не в этой кунсткамере или, как выражается бабушка, зверинце.

Но кто себя чувствовал особенно неприятно, так это Павел Николаевич. Как гостеприимный хозяин, он должен был спрятать в карман все свои политические взгляды, симпатии и антипатии, с улыбочкой выслушивать всякую галиматью, которую пороли «бегемоты» обоего пола, и всегда держаться на какой-то пограничной линии компромисса, чтобы как в глазах друзей, так и во мнении врагов не уронить своего либерального достоинства, не загрязнить чистоты своих риз, но в то же время быть со всеми одинаково любезным.

Три стражника гарцевали на конях около ворот и ограды и покрикивали:

— Слезь с ограды! Здесь не балаган, где фокусы показывают!

Балаган не балаган, а все-таки за оградой столько всяких чудес происходит, столько занятного, странного и непонятного творится, что эти окрики не производят должного впечатления и его приходится время от времени усиливать ударом нагайки вдоль спины озорников и хулиганов.

В толпе осаждающих всего довольно: и восхищения, и насмешки, и зависти, и осуждений, и злобного издевательства.

— Ты у меня поговори! За такие слова и арестовать можно!

Не боятся: гогочут и дразнят стражников замечаниями и восклицаниями, облекаемыми в красочную форму цветистого языка и приправленными скверной руганью по адресу и бар, и стражников…

Два совершенно различных мира, ни в чем не похожих друг на друга. Мир большой, мужицкий, смотрит на мир малый, господский, как мы смотрим в зоологическом саду на обезьян в больших железных клетках, где они кувыркаются, ищут блох, нянчат детей, играют… С таким же удивлением и острым любопытством смотрела толпа мужиков, баб, девок, парней и ребятишек через железную решетку ограды на барский дом и двор…

Как будто бы и на людей похожи, эти господа самые, а не люди!

«Военное положение» беспокоило только Павла Николаевича, Адама Брониславовича и представителей «третьего элемента». Для всех прочих участие полиции лишь украшало торжественность события и вливало полное успокоение в душу. Для большинства полицейский кулак все еще казался несокрушимым средством всякого спокойствия и гражданской безопасности. Психологией толпы не занимались ни помещики, ни стражники, ни урядники.