Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов

Святослав шумно вздохнул. Ему не хотелось гадать, почему сам Давид не пришёл ему на помощь — так может оказаться, что друзей у него не осталось вовсе. Он поменял русло разговора:

— Вы ненавидите и презираете нас, но ты выехал почтить память Свенельда. Помнишь?

— Врага можно ненавидеть, но храброго врага нужно уважать. Презрение к врагу мешает одолеть его.

Князь удовлетворенно качнул головой, будто хотел услышать именно этот ответ.

— Наш мир недолговечен, не так ли, катархонт? — спросил Иоанн, заглядывая Святославу в глаза. — Ты ведь из тех, кого останавливает только смерть.

— Пути, которыми ведёт нас Бог, не знает никто, — витиевато ответил князь. С обеих сторон сказано было достаточно, чтобы не перевести толковую беседу в пустую болтовню. Почувствовали это и оба государя.

— Прощай, катархонт, — первым произнёс Цимисхий, — такими, как ты, восхищаются сказители. Я хочу пожелать тебе удачи.

— Удачи и тебе, базилевс...

Они поднялись со скамей. Теперь Святослав возвышался на полголовы над императором. В другое время они, может быть, пожали бы друг другу руки, но русский князь не протянул руки, ибо опасался, что базилевс не ответит на рукопожатие, а Иоанн вообще не имел права дать руку варвару на глазах своих соотечественников, во все глаза наблюдавших с берега за встречей. Так они и простояли некоторое время, пока Цимисхий не поставил ногу на сходни.

Город был чужим. То ли предотъездная суета с криками повеселевших ратных, то ли хождение по улицам незнакомых людей в иноземных платьях, а может, и всё вместе указывало на это. Колоту было уже лучше, но знахарь велел больше лежать. Но лежать не получалось. Всем раздали часть добычи и золота. Лошадей отчаянно не хватало, да и те повезут только кормы.

Поэтому ратные сбрасывали нажитое в боях торговцам. В калите Колота звенело четыре серебряных мелиарисия — хватит, чтобы купить полос добротного железа, а дома уже разберётся: то ли меч новый заказать кузнецу, то ли железо выменять на что-нибудь. Его как раненого не трогали воеводы, и он мог переправиться за Дунай, когда пожелает. Ратных в городе становилось всё меньше, говорили, что завтра к полудню здесь останутся только хортитские и Тмутараканские русы.

На пристани собрались самые нетерпеливые, развернув нечаянный стан, будто из города их уже погнали. Варилась в больших котлах каша, смачный запах которой тянулся по побережью. Рассевшись прямо на песке, кмети резались в зернь и в тавлеи, балагурили, кое-кто украдом потягивал вино. Неспешно и величаво Дунай пересекали корабли. Колот здесь встретил Турина, навьюченного как конь. Поздоровались.

— Что, до следующего похода? — спросил Лапа, лишь бы что сказать.

— Только не со Святославом, — ответил ладожанин, — удача отвернулась от него, а я дерусь за добычу.

Колот поморщился, роту приносили все, но у Турина, видать, иное в голове. Такие, как он, в одном месте не приживаются, скитаясь по чужбинам, пока не найдут счастье, но чаще всего складывают голову за чужого государя, покоясь в безымянных, размытых дождями курганах.

— И куда?

— К ляхам наймусь, к королю Мечиславу. Вон с ними, — Турин кивнул в сторону кучки белоголовых мужиков из варягов, что, переговариваясь, сидели и полулежали на тёплом песке. Одного из них Колот знал, потому что у него было самое простое имя — Орм.

— Или в Йомсборг уйду, — продолжил Турин, — или в Старград к вендам, в Бирку к свеям, в Хедебю к данам, или фризам, или англам — да мало ли мест на свете? Пока я могу держать меч, скатерть-самобранка везде лежит для меня.

Казалось, что Колот повидал многое и будет что рассказать потомкам, но сейчас почувствовал лёгкий укол зависти, ибо не слышал и половины тех мест, где собирался побывать —или уже побывал, потому и знает — Турин.

— А ты — домой к жене и глуздырям? К работе смердов и коровьему навозу?

В голосе ладожанина звучала насмешка. Колот кивнул.

— Может, это и правильно, но только не для меня. У каждого свой путь. Прощай, Колот Лапа, может, и свидимся когда-нито. Свет не так велик, как кажется тем, кто не выходит дальше своего печища.

Попрощавшись, Турин крикнул что-то варягам на чужом каркающем языке. Те готовно поднялись, видимо, признав в нём вожака, и пошли вдоль берега за ладожанином.

Круча возвышалась над берегом саженей на семь. По правую руку тянулись осиротевшие стены города. Люди с того берега частью ушли, а частью ждали распоряжений кочующих туда-сюда по Дунаю воевод. Ветер катил по небу серые облака, дул на воду, сморщивая тёмную гладь. Уже, наверное, час, не отрываясь и сложив на груди могучие руки, Святослав стоял на круче и смотрел на уходящее войско. Вчера отъехал домой Радомир, сказав на прощанье:

— Увидимся на полях Болгарии! Я надеюсь, что мой брат Давид всё же решится поднять меч на ненавистных ромеев!

Тяжёлая тоска, та, от которой не хотят показываться на глаза людям, давила грудь. Ушли из головы мысли, остались только щемящая пустота и чувство одиночества, на которое он сам себя решил обречь.

Топот копыт отвлёк его. Свенельд, впервые после ранения решившийся сесть в седло, грузно подскакивал и приседал, подбрасываемый бегом коня.

— Уф! — фыркнул он, спешиваясь. — Нутро чуть не отбил с отвычки!

Святослав снова отвернулся к реке. Зашуршала трава под ногами воеводы.

— Может, переменишь решение, княже?

— Нет, — ответил Святослав, — в Киев не пойду. Ярополку мешать только буду. Да и кто я там?

— Значит — на Боспор?

— Или на Хортицу к Акуну. Сейчас не могу, пойми меня. Я волк, которому выбили зубы. Надо залечить раны.

— Куря сердит на тебя, княже, не забудь об этом! — сказал Свенельд, — Коли Гилы к Киеву дорожку проложили, то на Днепре тебя поймать им никакие мирные росам печенежские колена не помешают.

— Ты, Мстислав, — молвил обернувшись к Свенельду, — ты... в общем, не которуйте там с Ратшей. Под моею рукой смирно ходили, будьте так же при Ярополке.

Зачем так сказал, и сам не понял. Будто в Киев, кроме как гостем, не придёт. Воевода, по-своему обдумав слова Святослава, хмыкнул, полез в седло.

— Двум медведям не ужиться в одной берлоге, сам ведаешь. Возвращайся быстрее! Прощай, князь!

Не дожидаясь ответа, подстегнул коня плетью, сразу пустив его в намёт, оставив на сердце Святослава борозду беспокойства. Свенельд и раньше был самолюбив и обидчив, а когда годы пошли на склон, стало ещё хуже. Казалось почему-то князю, что воевода не простил ему той битвы в Преславе, когда был оставлен на волю богов, хотя Святославовой вины здесь не было. Что ж, время рассудит.

Летевшие несколько лет назад вверх по Дунаю полные сил русские лодьи побитыми волками тянулись обратно. На вёслах не хватало гребцов, благо дул попутный ветер, гоняя по небу беременные дождём тучи, да и шли в этот раз по течению.