Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Сохранившиеся источники единодушны во мнении, что бойня, разгоревшаяся при штурме Сокола, по упорству обеих сторон не знала себе равных, может быть даже за всю историю той войны. За горящими стенами россияне встретили густые колонны нападавших плотным ружейным и артиллерийским огнем, затем, вдруг перейдя в контратаку, отбросили литовцев и наступавших с ними ландскнехтов от крепости и отчаялись на вылазку. Какое-то время битва продолжалась за стенами вне крепости, но тут сказалось превосходство противника в силах, и русские вынуждены были отступить под защиту того, что осталось от стен. Преследовавшая их немецкая пехота ворвалась внутрь крепости, и злая сеча продолжилась там. К тому времени от непрекращающегося обстрела в крепости не осталось ни одного здания, которое не было бы охвачено пламенем, так что приходилось одновременно сражаться и с наседавшим врагом и с пожаром. В отличие от полоцкого взятия, здесь нападавшие не диктовали ультиматумов, не предлагали капитуляции, а потому ожесточенная битва закончилась почти полным истреблением русского гарнизона. Число павших с русской стороны превысило четыре тысяч человек, в том числе в бою погиб воевода Шейн. Другой воевода, Шереметев, и с ним всего несколько десятков воинов, преимущественно раненых, попали в плен.

Таким образом, гарнизон Сокола, на который первоначально возлагалась задача деблокирования Полоцка, был чуть ли ни полностью уничтожен. И если взятие Полоцка означало освобождение от русских войск всех ранее занятых районов Литвы, то падение Сокола — крепости на старой довоенной русско-литовской границе — выводило королевскую армию на российскую территорию.

Уже сразу после падения Сокола отдельные польские и литовские отряды устремились в рейды по Смоленской области и по Северской Украине. Операцию на Смоленщине возглавил оршанский староста Кмита. На Северской Украине ту же роль исполнял князь Острожский, повоевавший русские селения от Стародуба до Почепа. А тем временем главное королевское войско, вступивши в московские пределы и продолживши завоевания, без особых трудов заняло крепости Козьян, Туровль, Нещерду, Ситну. В результате в десятилетиями отлаживаемой системе обороны на русско-литовской границе, которая до начала кампании не вызывала у московского военного руководства никакой тревоги, вдруг образовалась серьезная брешь. В руках противника оказался ряд русских крепостей.

Неспокойно в лето и осень 1579 года было и на северных границах. Шведы нападали на русские владения в районе Ижоры и в Карелии; пытались они и осаждать Нарву, но безуспешно.

А Грозный царь во все время летне-осенней кампании простоял в Пскове, где вся его деятельность сводилась к получению донесений об очередном поражении и о потерях. Все, на что хватило тогда у Ивана Васильевича мужества, это поручить государственному дьяку Андрею Щелкалову без потери достоинства и в то же время без приукрас объявить в Москве о своих поражениях. Щелкалов выполнил эту не совсем приятную миссию, и хотя он и не опустился до приукрас, но совсем без ретуширования истинной картины дело не обошлось. И вот спустя шестнадцать лет после того, как над столицей несколько суток подряд гудел праздничный звон колоколов в честь взятия Полоцка, теперь московский люд услышал:

«Добрые люди! Знайте, что король взял Полоцк и сжег Сокол: весть печальная, но благоразумие требует от нас твердости. Нет постоянства в свете; счастье изменяет и великим государям. Полоцк в руках у Стефана: вся Ливония в наших. Пали некоторые россияне: пало гораздо больше литовцев. Утешимся в малой невзгоде воспоминанием столь многих побед и завоеваний царя православного!»

Действительно, тогда русским людям только и оставалось, что вспоминать дни былой славы.

Еще до взятия противником Сокола, сразу после своей полоцкой победы король отправил русскому царю грамоту, где утверждал, что все его, Батория, старания направлены исключительно на сохранение мира, в чем он и преуспел, найдя понимание всех соседей, кроме Московской державы, царь которой продолжает настаивать на Ливонии. А потому король вынужден взяться за оружие. «Так как нам не годилось, — поясняет далее свои поступки Баторий, — исполнить это требование, то мы сели на коня и пошли под отчинный наш город Полоцк, который Господь Бог нами и возвратил: следовательно, кровь христианская проливается от тебя».

Вся грамота была выдержана в довольно дерзкой и грубой форме, а в заключение король требовал отпустить гонца, привозившего полгода назад царю объявление войны.

Когда в ставке Грозного читали эту грамоту, уже пал и Сокол, и враг вступил на русскую землю, о чем было небезызвестно царю. Грозный не замедлил с ответом, но насколько изменился тон царского послания! В нем еще сквозят штрихи высокомерия, но спеси явно поубавилось, а главное, русский царь отвечает на грубые выпады соперника довольно миролюбиво, и что совсем стало новым, он соглашается называть короля Речи Посполитой братом, а не соседом, как раньше.

«Другие государи, твои соседи, — писал Грозный Баторию, — согласились с тобою жить в мире, потому что им так годилось; а нам как было пригоже, так мы с тобою и сделали; тебе это не полюбилось; а гордым обычаем грамоты мы к тебе не писывали и не делывали ничего. О Лифляндской же земле и о том, что ты взял Полоцк, теперь говорить нечего; а захочешь узнать наш ответ, то для христианского покоя присылай к нам послов великих, которые бы доброе дело между нами попригожу постановить могли. Мы с тобою хотим доброй приязни и братства и по всем своим границам запретили вести войну; распорядись и ты также по всем своим границам, пока послы великие между нами братство и добрую приязнь поставят; бояре наши били нам челом, чтоб мы кровопролития в христианстве не желали, и велели им ссылаться с твоими панами; мы на просьбу их согласились».

Далее, в той же грамоте царь предлагал решить судьбу пленных и заканчивал просьбой присылки в Москву больших послов: «Не хочу возражать на упреки: ибо хочу быть в братстве с тобою. Даю опасную грамоту на твоих послов, коих ожидаю с доброжелательством. Между тем да будет тишина в Ливонии и на всех границах! А в залог мира отпусти всех пленников российских, на обмен или выкуп».

Тогда же Грозный велел отпустить задержанного с лета гонца Батория, которому от имени царя объявили:

«Пришел ты к нам от своего государя с грамотою, в которой Стефан-король многие укоризненные слова нам писал и нашу перемирную грамоту с тобою к нам прислал: людей, которые с такими грамотами приезжают, везде казнят, но мы, как господарь христианский, твоей убогой крови не хотим и, по христианскому обычаю, тебя отпускаем».

Но новому витку переговоров состояться было не суждено, и причина та, что сами переговоры были нужны только русской стороне, король Речи Посполитой в них не нуждался. Он отказался отправлять своих дипломатов в Москву, несмотря на то, что русский царь, как мы видели, с первым же гонцом, снабдил противную сторону опасной грамотой и вообще был готов на многие уступки. Иван соглашался отправить своих больших послов в Литву, но все эти подготовительные мероприятия ни к чему не привели, король лишь тянул время, готовясь к новой кампании.

В зиму 1579–80 гг. Баторий разродился новой законодательной инициативой, призванной увеличить численность его армии, и сумел протащить эту инициативу через сейм. Согласно новому закону, в Речи Посполитой объявлялся дополнительный набор в войска крестьян из королевских имений, откуда под знамена призывался каждый двадцатый человек. Причем закон этот устанавливался только на время войны, а по ее окончании и по возвращении к мирному труду призывавшийся освобождался от всех повинностей вместе со всем своим потомством.