Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз

Со времен установления Османского халифата в отношении бань ввели строгое законодательство. Селим I пытался исключить заигрывания между женщинами и юношами при выходе из хаммамов, а также запретил мусульманам и немусульманам пользоваться одними и теми же peştemals (полотенцами). Однако здесь беспрепятственно встречались приверженцы разных религий. Когда в одной из бань леди Мэри Уортли-Монтегю разделась, при виде ее корсета все вокруг ахнули от ужаса: османские женщины решили, что это – клетка, в которую ее заковал муж{827}. Существовала целая банная культура. Например, благодаря туфлям налин водные джинны не дотягивались до стоп, а матери могли с высоты зорко присматривать за дочерями. Самые лучшие такие башмаки для хаммама вырезали из древесины ореха, самшита и сандала{828}.

В 1580 г. в Галате Синан построил для героического османского адмирала, Кылыч Али-паши, прекраснейший хаммам. Во время восстановительных работ, которые велись там с 2006 г., обнаружилось хитроумное устройство некоторых хаммамов в Стамбуле. Команда археологов, сняв 430 слоев наносов, открыла новую тайну: слой теплоизолирующей штукатурки, которая сохраняла жар и пар во внутренних помещениях и позволяла стенам «дышать». Это обеспечивало безопасность и людей, и этих важных в их жизни сооружений.

А на самом деле в городе были и хаммамы, и гаремы, где не нашлось бы ничего интереснее чашки с мылом, иголки с ниткой и ящика с целительными травами. Хаммамы были и в деревне, и в городе. Попасть туда могли рассчитывать и бедные жители Костантинийи, ведь они напоминали им те хаммамы, которые являлись центром женских сборищ в покинутых ими деревушках на Балканах или в Анатолии.

Так что, хоть западные толкователи и воспринимали хаммамы с гаремами сквозь дымку сластолюбия, haremliks (частные пространства) были всего лишь защитной зоной, где не допускалось определенное поведение. Odaliks (прислуга в oda, по-турецки комнаты) были горничными или старыми домашними слугами, а не одалисками, игрушками для секса. Даже в тех семьях, где не могли себе позволить купить прислугу женского пола, дом был строго поделен занавесями на мужскую и женскую половины. Большинство общественных помещений в Стамбуле разделялось хлопковыми занавесками, такое разделение даже в XX в. сохранялось и в городских трамваях, поездах, на пароходах и теплоходах. Однако западные зрители отказывались верить в то, что этот кусок ситца имеет практическое значение, им хотелось, чтобы он был тонкой завесой, покровом, скрывающим несказанные удовольствия, что так и просится отодвинуть его.

Те, кто якобы обладал привилегией доступа внутрь гарема (например, настройщики пианино или часовщики), продавали эту инсайдерскую информацию. В спальнях и классных комнатах Европы пересказывали ужастики с сексуальным подтекстом.

Стамбул стал не просто фантастическим городом, а служил отражением чужих фантазий. Например, широкое распространение получила много раз с азартом пересказываемая история о жизни Эме дю Бюк де Ривери, французской монастырской воспитанницы (и кузины императрицы Жозефины), которую в 1788 г. в открытом море якобы похитили алжирские пираты и которая стала супругой султана Абдул-Хамида I и мачехой султана Махмуда II. В 26 лет она умерла от туберкулеза{829}. В 1828 г. неизвестный английский издатель порнографии опубликовал рассказ «Сладострастный турок» о двух почтенных англичанках, Эмили и Сильвии, которых заманили в османский гарем. Там их изнасиловали, но затем они нашли в этом чрезвычайное, неописуемое сексуальное удовольствие. Бенджамин Дизраэли (в своих дневниках) писал о Константинополе гораздо более страстно, чем о Иерусалиме, – оттуда он привез кальян и тахту{830}. Даже Джейн Остин начала носить «мамлюкскую» шляпу.

Гарем, как для мужчин, так и для женщин, стал местом, куда хотелось проникнуть. Родившаяся в Варшаве датская художница Элизабет Йерихау-Бауман в 1869–1870 гг., а затем в 1874–1875 гг. побывала в Стамбуле в надежде на заказы – не только с Запада, но и из Царьграда. В ее рассказе о прибытии в Стамбул сквозят намеки: она увидела то, что и представляла себе, а по сути, даже надеялась. Она писала: «[Город] раскинулся в утренней, слегка затянувшей его дымке, отсвечивая розовым в ранних лучах солнца, словно накрашенная одалиска с ядом под ногтями»{831}. Обитательницы гарема не разочаровали художницу ни как натурщицы, ни как потенциальные заказчицы. Не забывайте, что наложниц издавна учили, в первую очередь, ценить искусство. Знатные женщины получали щедрое содержание. Нередко султан платил им – за секс или в качестве подарка. В гареме не было недостатка в наличности, которую можно потратить. Как ни парадоксально, многие картины Йерихау-Бауман, оплаченные рабынями, в Дании сочли чрезмерно чувственными – больше века их держали в запасниках.

Классическая шляпа в мамлюкском стиле, расшитая по моде 1805 г.

Леди Мэри Уортли-Монтегю в своей резиденции, во дворце в Пере, должно быть, наслаждалась тем, что она называла константинопольской погоней за «сиюминутными удовольствиями». Она и сама проводила сравнение с патриархальным порабощением: вследствие системы брачных выкупов, когда «людей, по-моему, продают, словно рабов». Однако самым реальным уроком, который она извлекла во время пребывания в Османской империи, стало излечение от оспы. Она сделала прививки своим детям (ее строптивый сын Эдвард умер правоверным мусульманином, он одевался, как турок, говорил на турецком, и только смерть заставила его оставить любимый тюрбан в своем венецианском палаццо) и ввела это лекарство в использование на Западе. Леди Уортли-Монтегю и сама в юности переболела оспой – ее брат умер от этой болезни, а на лице у нее остались шрамы.

У нее была не одна причина высоко оценить ту свободу, которую женщинам Костантинийи давало покрывало. Под покрывалом, как ей рассказывали, можно ходить неузнанной. Леди Мэри последовала их примеру и ходила по городу под покрывалом – ведь только так она могла побывать в мечетях, например, в Айя-Софии.

Нельзя переоценить, какой дар цивилизации являли собой прививки. Среди других англичанок в Стамбуле, о которых нам известно, – Анна, леди Гловер, жена английского посла сэра Томаса. В 1608 г. Анна умерла в городе от чумы. Почти четыре года ее хранили в опилках в посольстве, а потом захоронили в красивом мавзолее там, где сейчас находится площадь Таксим{832}.

Наверное, неизбежно, что художники и поэты не желали увековечивать тот факт, что на самом деле в гаремах и хаммамах города воцарились болезни. Писать о жертвах оспы, сифилиса и чумы, о разбухающих туберкулезных изоляторах, о тихих смертях на последнем издыхании было невмоготу. Как и о том, что инфекционные заболевания (например, туберкулез, выявленный в