Остров для белых - Михаил Веллер

Ну вот самый простой пример: спорт. Как ты возьмешь низкорослых в баскетбол? А медлительных бегать? А хилых на штангу? Или расставишь всех на такие места, чтоб все прибежали одновременно? А на блинах штанги напишешь разный вес, чтоб силач и хиляк показали равный результат? А в хоккее — договорняк: все игры вничью? А? Ведь старались как могли. Почему слабая команда проигрывает сильной — слабые же не виноваты, что они слабые? Особенно в боксе хорошо: не смей бить сильно! не нокаутируй, это несправедливо, что он вырубился!

А ведь спорт — это модель жизни. Соревновательная модель.

А любовь! А любовь! Почему красивых женщин любят больше? И сильных храбрых мужчин любят больше. А некрасивым что — объедки? Довольствоваться неказистым партнером из тех, на кого красивые-сильные не польстились? Где справедливость? А давайте так: каждый получает партнера в лотерею, как выпадет, честная случайность? Ах, тоже не нравится: вдруг красивая пара или наоборот, оба уроды? Ну, тогда распределительная система, по баллам: баллы за красоту, силу, ум, энергию, старательность. И сводить пары так, чтобы у всех пар сумма баллов была одинакова. О! Ну разве это не справедливо?

А умный и дурак будут руководить фирмой по очереди? А гениальный ученый и уборщица должны получать одинаковую зарплату?

Да-а, братан… Из тебя профессор — как из моего хуя оратор: встанет — и молчит. Погоди, погоди, одна только вещь:

Вот ты считаешь, что по справедливости у сильного, работящего и зажиточного надо что-то отнять — а слабому, вялому и бедному это дать. Потому что никто не заслужил лотерейный выигрыш или проигрыш от природы: один родился умным и сильным, а другой глупым и слабым — но один ничем не заслужил своих достоинств, а другой ничем не виноват в своих недостатках. Оба имеют равное право на хорошую жизнь. Ну, по крайней мере, слабый и глупый пусть будет победнее умного-сильного, но тоже прилично живет, достойно. За его счет.

А ты сильного спросил? Ты работягу спросил? Пахаря, бережливого хозяина, трудоголика, умельца — ты спросил? Хочет ли он содержать рукожопого бездельника? То есть — не спросил! Ты лучше знаешь, в чем справедливость. И твоя задача — его убедить. А если не убедил — отнять силой! А как же еще? Издал закон, а полиция и армия обеспечивают исполнение закона. Вот такое перераспределение доходов.

Так ты деспотию проповедуешь, брат! Насилие! Отобрать у имущего, хоть это он своим горбом нажил — и отдать неимущему, даже если он всю жизнь хуем груши околачивал! Этак ты паразитов-то расплодишь и во вкус введешь.

Тебе, я смотрю, социалистические концлагеря не указ, да, профессор?

Понимаешь ли, в чем твоя ошибка. Демонстративный прокол твоей знаменитой теории. Ты исходишь из мысленного эксперимента. Из такого чистого логического допущения. Что если люди не будут знать о себе ничего — насколько они умны или глупы, сильны или слабы, энергичны или вялы, красивы или уродливы, и так далее — то они не смогут предполагать, высокое или низкое они займут место в обществе, которое только собираются построить. Преуспеют или опустятся на дно. И тогда они заранее захотят создать общество всеобщих гарантий. Общество гарантированного минимума. Чтоб никто в нем не пролетел, если окажется неспособным.

И тогда они заранее договорятся организовать такое общество, с такими законами, чтоб тот, кому повезло больше — отделил часть своих благ в пользу того, кому повезло меньше.

То есть! Они делят и продают шкуру неубитого медведя — нарезав эту шкуру, еще не существующую, на равные доли. А почему это справедливо? Потому что если быть честным — то никто не знает, чего достигнет, но каждый хочет застраховаться от бедности. И договариваются на уравниловку.

Если из массы слов, предложений и логических конструкций, которые ты нагородил в своей знаменитой «Теории справедливости», извлечь суть — это будет примитивная и старая суть: перераспределение общественного богатства в пользу аутсайдеров и уравнивание их в результатах с победителями. «Отнять и поделить!» Слушай, я тебя уважаю. Нагородить столько высокоумной херни — единственно ради обоснования вечного коммунистического тезиса: от каждого по способностям — а благ всем поровну.

Погоди — я портрет Маркса тебе на стеночку повешу. Та-ак… вот, теперь ровно висит. Ну, и Ленина, да? А Троцкого почему нет?

…И вдруг я увидел, что в кресле передо мной развалился, закинув ногу на ногу, сухощавый светловолосый парень в армейской форме, с сержантскими нашивками, с Бронзовой Звездой на груди, и буквально пронзает меня своими холодными голубыми глазами. Только глаза, если присмотреться, на самом деле не холодные, в них боль на дне и страдание. На самом деле нет там никакого дна, и никакого страдания на дне, но я пытаюсь передать впечатление от взгляда, вы меня понимаете.

— Слабые тоже должны жить, — говорит парень. — Больные тоже должны жить, — говорит он, и я вижу, что сейчас он заплачет. — Каждый человек имеет право на счастье говорит он. — На человеческую жизнь.

И так мне его становится жалко, что сам сейчас заплачу. Я вспомнил, что два его брата умерли в детстве, и он, Джон, всю жизнь нес в себе вину за их смерти. Он заболел дифтеритом, и пятилетний младший брат заразился от него и умер. А через год он слег с воспалением легких, и второй брат, тоже младший, тоже заразился от него. И тоже умер. И вот он прожил жизнь с памятью о них. Тут не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, что у него в подсознании, что он пронес в душе через всю жизнь, и как сложились его взгляды.

— Прости, — сказал я. — Прости меня. Ты прожил жизнь с великой любовью. И с великой жалостью.

— Если бы я погиб, это было бы справедливо, — сказал сидящий передо мной сержант.

— Они были маленькие дети, Бобби и Томми. Я понимаю. Прими мои соболезнования. Прими мои самые искренние, самые сердечные, я не знаю, вот я не знаю, как разделить, как утешить твою скорбь. Честное слово.

— Спасибо, — сказал он.

— Вспомни Уайльда, — сказал я: — «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал».

— Вот и я хотел, чтоб этого больше никогда не было, — сказал молодой сержант, прошедший ад боев. — Причем надо помнить, что обычно убивают не любимых, а тех, кого ненавидят. Вот ненависти и не должно быть места. Научись любить человека — и всем будет хорошо, тебе же первому.

— Ага, — сказал я. — Из любви и начинают уничтожать тех, кто не понимает, как надо любить и кого надо любить. А еще тех, кто недостоин любви, по мнению устроителей всеобщего счастья. Хоть Французская революция, хоть Русская, хоть Куба или Северная Корея.

Мы выпили за всех, кого любили, и кто ушел раньше нас. За всех, кто не дожил свое, кого обделила судьба, или неправедно обделил Бог, в которого Джон перестал верить на войне, среди смертей и страданий. И мне было трудно говорить, и я не знал, как его утешить. Ему не нужна была правда. Она была ему совершенно чужда. Он жил во Вселенной равенства и справедливости, и это была счастливая Вселенная.