Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

– Какие у тебя воспитанные мать и брат, – лукаво сощурились глаза Букаевой.

От этих слов лицо Самбиева перекосилось, он хотел что-то спросить, но не мог, онемел от удивления.

– Слава Богу, люди понятливые, – продолжала Марха в том же тоне, – а то я боялась, что, как и ты, беспринципными будут.

– А-а где ты их видела? – наконец прорезался голос у Арзо.

– Вчера ездили в Ники-Хита, как раз и твой брат Лорса из Кал-мыкии возвратился, – спокойно ответила Марха. Теперь она не улы-балась, ее выпуклые, как и у дочери, темно-карие большие глаза не-добро впились в него. Совсем другим, знакомым Самбиеву тоном она продолжила. – Я от тебя этого не ожидала. Ты что думаешь, что мы босяки безродные, аль моя дочь – кхахьпа? – она сделала шаг вперед, большим бюстом чуть ли не касалась живота Арзо. – Так что ж ты молчишь? – перешла она на угрожающий шепот.

– Нет, нет, я не думаю… она не…, – попятился Самбиев, заика-ясь.

– А может, это от любви? – ядовито-слащавым шепотом. – По крайней мере, твои родные так говорят… И я думаю, ты благородный парень.

– Да-да, – закивал Арзо.

– Я так и знала… Марина здесь. Мы ее не выпускаем – она больна. Так что сам заходи вечером… Откладывать незачем, скоро все видно будет.

– Что все?

– А ты не знаешь? – в злобе сузились губы Букаевой, заблесте-ли ряды золотых коронок в лучах восходящего солнца. – Хочешь, чтобы наша дочь, чистая, доверчивая девушка, выходила замуж из нашего дома брюхатая или на второй день после свадьбы родила? Да если бы она тебя так не любила, не защищала тебя, мы бы тебя сгноили в тюрьме, заживо закопали! Ты что думаешь, мы своих жен-щин трогать позволим? Тем более такому оборванцу! Да я с трудом мужчин сдерживаю. Вечером зайдешь. Понял?

– Да-да, – отступил Самбиев, развернувшись, побежал.

– Ты что такой бледный? – взволновалась Лариса Валерьевна во время завтрака. – Почему не ешь?

– Все нормально, – уходил от правды Арзо, – просто на футболе мячом в грудь попали. – И уже выходя, он пряча лицо сказал: – Лор-са, говорят, приехал, так я сегодня, может, в село поеду.

Не отпрашиваясь на работе, сразу поехал на автовокзал. Там, немного поостыв, поразмыслив, решил, что надо попросить отгулы.

Вначале набрал номер Пасько, однако услышав казенный, су-хой голос, нажал рычаг и позвонил в приемную уполномоченного.

– Арзо! Ты где? – кричала секретарь. – Немедленно приезжай, шеф тебя ищет… Какие-то неприятности.

– Какие могут быть неприятности по сравнению с моими, – по-думал Самбиев. Хотел плюнуть на службу и помчаться в село, но пе-редумал.

Несмотря на утро, Цыбулько был сильно под градусом.

– Самбиев, – закричал он. – Ты знаешь, что этот жид натворил?

– Какой жид? – удивился Арзо.

– Мой свояк. В Москве задержал Докуева Албаста, несколько дней тот провел в тюрьме. Вчера вечером меня вызвал Ясуев и стал орать. Говорит, что мы сфабриковали дело, что наш отдел не тем за-нимается и так далее.

– А где теперь Докуев? – не стерпел Арзо.

– Не знаю. Вроде здесь.

– А при чем тут Вы?

– Не я! – полезли на лоб глаза Цыбулько. – А я и ты. Именно наши подписи стоят под каким-то актом. Я никакого акта не подпи-сывал. По крайней мере, не помню. А ты помнишь? – смягчился го-лос уполномоченного.

Этот вопрос застал Самбиева врасплох. Он понял, что Баскин воспользовался его советом, но не уведомил даже свояка. Таким об-разом, он – Самбиев, как самый низший в этом деле, может постра-дать больше всех и стать просто стрелочником, на которого посы-плется град камней со всех сторон, особенно со стороны Докуева.

– Нет, – твердо ответил он на вопрос шефа, понимая, что теперь придется держать круговую оборону, и что партнеров, и тем более соратников, у него нет.

– Тогда получается, что Баскин подделал наши подписи, или действовал обманом.

– Не знаю.

– Узнаешь, когда прижмут. – Цыбулько тяжело встал, грузный живот и подбородок лениво закачались. Он подошел к холодильнику, налил себе коньяку, залпом выпил. Как будто Самбиева и не было в кабинете, протяжно, противно отрыгнул, и сказал: – Наколол нас жид, – последовал несносный мат, и в конце, – все деньги прикарма-нил.

– Света! Принеси один чай и что-нибудь заесть, – рявкнул Цы-булько в селектор, водружаясь в кресло и презренно глядя на стояще-го Арзо, без сострадания спросил: – Как выпутываться теперь бу-дешь? Гений ты хренов!?

«Ага, – вмиг сообразил Самбиев, – все стрелки на меня пере-вел». А вслух ответил:

– Мне не из чего выпутываться, я на госслужбе и выполнял по-ручение.

– Чье поручение? – заорал Цыбулько. – Я таких поручений не давал.

В один день, спозаранку Самбиев переживал вторую неприят-ность. Нервным тиком задергалось с утра побледневшее лицо. До-подлинно зная сущность Цыбулько, он не сдержался, гнев вскипел: кулаками уперся в стол, навис над уполномоченным коршуном, из-под нахмуренных бровей суровый взгляд.

– Что это Вы сдрейфили? На халяву монетку хотите, а как при-топнули – обкакались?! – сквозь зубы зло процедил Самбиев, а Цы-булько в ужасе отпрянул в глубь кресла. – Вы дали приказ! Вы! По-няли?! Вы – мой начальник, и никуда Вам от ответственности не деться.

Выметнув из души гнев, Самбиев несколько успокоился, вы-прямился.

– Вы – начальник, – уже спокойно сказал он и, применяя такти-ку Мархи Букаевой, слащаво продолжил, – а я – ваш подчиненный. И это все знают. Так что не паникуйте, будем держаться вместе – одо-леем все. Лучше свяжитесь с Баскиным, а мне надо срочно домой, у меня там проблемы поважнее.

– Ты куда? – пришел в себя Цыбулько, – когда вернешься?

– Завтра утром, – крикнул Самбиев уже из приемной.

К полудню Арзо добрался до Ники-Хита. После шумного неф-техимического Грозного здесь было тихо, спокойно, чисто.

Накануне ночью в предгорье прошел дождь, оставив у обочины дороги небольшие лужицы, в которых весело играло ласковое, весен-нее солнышко. Воздух был прозрачный, свежий, наполненный арома-том цветения. Разные голоса птиц ублажали покой деревенской жиз-ни, и даже крик ворон, споры сорок и шум трактора в поле сливались в единой гармонии природного хора.

Весенним днем маленькое село пустынно – все заняты посев-ными работами, возятся в огородах. В час, когда прибывает редкий рейсовый автобус, наступает кое-какое оживление, а потом вновь тишина улиц. И только изредка чья-либо облезлая собака, все обню-хивая, пробежит;