По следам прошлого - Ольга Савченя

Смешок слетел с губ прежде, чем я успела накрыть их ладонью. И Кейел услышал. Он стоял в полутора метрах от меня и разглядывал одновременно с жалостью и неверием.

— Прав был Роми, — громче сказал он. — Ты не для семьи. Ты даже не для любви!

Махнул на меня рукой, будто показывал кому-то невидимому, а я пыталась справиться с шоком. Меня будто ледяной водой окатили. Что? Как это — не для семьи?

— Там, со Стрекозой, ты показала себя! Теперь мне ясно, почему зверь любил тебя! Ты такое же кровожадное животное, какими являются все Вольные.

Я прислонила кулак к губам, и втянула воздух сквозь зубы. Как это — я не для семьи? Вольный — животное?

Оба вопроса вызвали очередной порыв смеха, и я с силой прикусила нижнюю губу, чтобы удержать его. Но вот от улыбки избавиться не могла. Я шагнула к Кейелу и посмотрела в его искаженные отвращением глаза. Посмотрев на меня ближе, он скривился и отступил. Я все-таки тихо рассмеялась, прокручивая раз за разом в голове все его безумные претензии и не могла никак найти им объяснения.

И особенно занозой глубоко застряло высказывание о том, что я не для семьи. Тогда для чего? Как это один для нее подходит, а второй — нет? Кто это определяет? Ромиар?

Это недоразумение удерживало смешливое настроение и улыбку на лице всю короткую дорогу, расплывающуюся и шатающуюся перед глазами, до самого лагеря. Я бесшумно вышла под освещение костра, и слух уловил изменения. Отвлеклась от мыслей, чтобы понять, что именно изменилось. И это удалось мне легко. Все замолчали.

Все обсуждения прекратились вестись даже шепотом. Васоверги усердно высматривали что-то в своем куске мяса. Только Дарок в открытую смотрел на меня, но в его взгляде не было ничего необычного. Может, лишь немного восхищения. Я прошла к бревну, смахнула с него возможный мусор и уселась. Глянула в сторону Стрекозы, и она, хоть и не смотрела на меня, вздрогнула и крепче сжала одной рукой кончики пальцев второй руки.

— Не дергайся, несчастная эльфийка, — негромко попросила Елрех, сидя перед ней и обрабатывая чем-то рану на груди. — Потерпи немного, и боль спадет, а потом займемся твоим ухом. Оно у тебя мигом прирастет, вот увидишь…

Дружок Стрекозы сидел рядом с ней и затравлено смотрел на меня исподлобья. Когда я улыбнулась ему, он покорно опустил глаза в землю.

И чем Кейел недоволен? Наконец-то наступившим порядком? Перед сном я стребую с этих двоих еще парочку клятв, и они никогда не смогут навредить ни мне, ни Кейелу, ни Роми, ни Елрех. Разве это плохо?

Я столкнулась взглядом с желтыми глазами Роми. Он тоже отчего-то смотрел на меня осуждающе. Еще один праведник…

Под ложечкой засосало, и это не было каким-то неприятным чувством. Забытая всеми косуля хорошенько подгорела, но аппетит проснулся такой, что запах, пусть и с гарью, кружил голову.

— Подайте мне кусок, — попросила я васовергов, к кому ужин был ближе.

Архаг с Норкором спохватились одновременно, будто от того, как быстро они исполнят мою просьбу, зависела жизнь каждого. Норкор не успел дотянуться до мяса, как Архаг ударил его по рукам и что-то прокаркал на васовергском языке. Норкор уставился на свои руки, потом понюхал их повторно, но и Архаг не стал пачкать мясо своими руками — им на помощь подоспел Гахсод. Пока он выбирал мне кусок, проверяя ножом черную корочку, к костру пришел Кейел. Не глядя ни на кого, он сразу улегся на лежанку из еловых веток и повернулся к нам всем спиной.

Гахсод подал мне, наверное, лучший кусок, и я сразу же откусила от него. Несмотря на аппетит, вкус исчез, все казалось пресным. Как и сегодняшняя победа… Судя по поведению окружающих, я добилась послушания, но одновременно с тем будто отдалилась ото всех. Ни на шаг, ни на километр, а как-то иначе. И снова звучали слова, въедающиеся глубоко в память: «Ты не для семьи»

Это правда, Кейел?

Во тьме, за языками пламени, прямо за плечом Дарока, сидел он. Бесшумный, ни для кого, кроме меня, невидимый. В этот раз улыбчивый и, судя по взгляду, гордый мной. Вольный, улыбнувшись шире, покачал головой, словно просил меня не брать в голову чужую бестолковость. И я улыбнулась ему.

— Нравится? — по-своему растолковал улыбку Дарок.

— Вкусно, — слукавила я.

Другой Кейел, тот которого я не могла понять, резко натянул на себя одеяло и снова замер.

Я не мог уснуть. Стоило только закрыть глаза, и, словно наяву, передо мной возникали Асфи, Архаг и Стрекоза. И крики. Крики въелись в память и продолжали звучать отовсюду еще долго. Слышались во всем: в скрипе деревьев, в блеянии тамаргов, даже в слабом ветерке, добирающемся в этот глухой лес.

Асфи стояла посреди поляны, освещенная огнем, и словно сливалась с ним. Будто выходила из него. Ее руки и кинжал — орудие пытки — были измазаны кровью. Я видел ее лицо и не узнавал — бездушное.

Когда сон охватывал сильнее, вместо Стрекозы я видел себя. Со стороны наблюдал, как Асфи, не мешкая, наказывает меня. И тогда мои крики — давние, детские — звучали в ушах.

Выходит, она ничем не лучше остальных.

Я открывал глаза — и все растворялось в лунном свете.

Смотреть на темноту тоже приходилось с осторожностью. И она пробуждала память о недавно увиденном. Но хуже всего дела обстояли с голосом Асфи.

Допоздна она сидела за костром, ждала, когда Елрех отпустит бедную эльфийку. Негромко переговаривалась с Дароком так беспечно, будто ничего не случилось. А затем требовала отвратительные клятвы и с Лиара, и со Стрекозы. Ими она буквально пленила этих двоих, лишая их малейшей свободы и, наверняка, превращаясь для эльфийки в жадных дядю с тетей в одном лице.

Удивило и насторожило ее решение опять разделиться. Она отправляла Стрекозу, Лиара и троих васовергов в регион Хищного хребта. Долго рассказывала, где найти озеро и на его дне ларец со вторым ключом.

Удивились таким переменам в планах все, но поинтересовался об этом только Дарок. Возможно, потому, что Асфи оставляла с нами Гахсода, а не его. В любом случае ответа ни он, ни остальные не получили.

— Так нужно, — строго заявила Асфи и вернулась к беседе со Стрекозой, требуя от нее повторить все услышанное.

Все то время, что она говорила, я вспоминал ее другой девушкой — решительной, но нежной; плачущей, но бойкой; веселой, но всегда готовой к трудностям. Она нравилась мне такой все больше и больше. И тут… Было невыносимо горько видеть все то, что она творила своими руками, без чьей-либо указки. Я пытался найти причины для всей этой жестокости, но никак не мог. Неужели не было другого пути примирения? Мы бы с ней смогли. Смогли бы склонить всех к дружелюбию со временем, с помощью внешних обстоятельств, каких-то наглядных жизненных примеров. Мы с ней многое смогли бы. А так… Так все превратилось в ощущение, будто это она держала розги в ту дальнюю Луну, и я был привязан к столбам перед ней. Именно она своими руками раздирала мне спину до крови, до мяса. Исполосовывала веру в добрых существ. Именно она заставила меня — меня, а не Стрекозу! — понести наказание через страдание и позор.