Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев

В апреле 1865 года, когда император Александр II отбыл за границу, в его поезде до Вержболова следовала команда казаков конвоя, затем их вызвали в Ниццу для охраны и сопровождения в Россию тела умершего там цесаревича Николая Александровича. Соперничество двух составляющих конвоя — кавказского и казачьего эскадронов — продолжалось. Как пишет в своем очерке С. И. Петин: «Кавказский эскадрон, по ловкости на коне, мало чем отличался от казачьего. Но разница между эскадронами ярче всего выступала в поведении чинов. Казаки вели себя безукоризненно, а представители восточного конвоя часто исключались за дурные поступки».

Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Александр II передал свой конвой в действующую армию для охраны главнокомандующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича-старшего. При поездках императора на театр военных действий его сопровождали 1-й Кубанский и 2-й Терский эскадроны конвоя под командованием полковника П. А. Черевина. В письме к главнокомандующему Кавказской армией 10 октября 1877 года Александр II писал: «Кубанцами и терцами не могу я достаточно нахвалиться. Вот уже более 4-х месяцев, что они меня оберегают и днем, и ночью и не оставляют меня ни на шаг, оказывая всевозможные услуги мне лично и всей моей Главной квартире».

20 августа 1878 года император прибыл на отдых в Ливадию, где дворец охранял Терский эскадрон (днем два поста, ночью посты усиливались). В 1879 году 2-й Кубанский эскадрон нес охрану Царскосельского дворца, а 1-й Кубанский эскадрон — Ливадийского, когда там находился император. Таким образом, Собственный его императорского величества конвой постепенно эволюционировал от особой кавалерийской части, несшей охрану императора в экстраординарной, чаще всего военной обстановке, до вооруженного конного подразделения, осуществляющего повседневную охрану в виде постов и разъездов царских резиденций и личную охрану императора во время его выездов за их пределы.

В 1881 году Кавказский эскадрон был расформирован и конвой стал состоять исключительно из казаков: двух лейб-гвардии Кубанских и двух лейб-гвардии Терских сотен, входящих в состав Императорской главной квартиры и подчиняющихся командующему ею.

Выше мы говорили о том, что народовольцам было трудно проникнуть в царские резиденции, чтобы совершить там покушение на августейших особ. Из этого положения было одно исключение — одному народовольцу все-таки в Зимний дворец проникнуть удалось, и последствия этой акции были катастрофическими. И снова царская охрана оказалась не на высоте, проявив удивительную беспечность и преступную халатность. Но так уж устроен русский ум, что крепок задним числом.

Урок охране преподал крестьянин Вятской губернии С. И. Халтурин (1856/57—1882), который, работая на различных фабриках и заводах, вел в рабочей среде революционную пропаганду и стал вместе с В. П. Обнорским в 1878 году основателем «Северного союза русских рабочих». После разгрома союза и ареста Виктора Обнорского опролетарившийся вятич примкнул к народовольцам, склонившим его усилиями и красноречием А. А. Квятковского к террористической деятельности. Халтурин отнюдь не сразу дал согласие на свое участие в покушении на царя в Зимнем дворце, не без оснований опасаясь жертв среди случайных людей. Что, в конце концов, и случилось при исполнении задуманного дьявольского плана 5 февраля 1880 года.

Торопившиеся с покушением руководители Халтурина не позволили ему довести количество приносимого во дворец взрывчатого вещества до нужной критической массы, способной, по расчетам ученого народовольца Н. Кибальчича, разрушить подвальное перекрытие дворца, поэтому царская семья от взрыва не пострадала, а пострадали невинные люди из охраны и прислуги дворца.

Наследник великий князь Александр Александрович записал в своем дневнике: «В ½ 6 отправился на Варшавскую дорогу встречать вместе с братьями… Д. Александра… Со станции все отправились в Зимний Дворец к обеду, и только что мы успели дойти до начала большого коридора Папа, и он вышел навстречу Д. Александра, как раздался страшный гул, и под ногами все заходило, и в один миг газ везде потух. Мы все побежали в желтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна перелопнувшими, стены дали трещины в нескольких местах, люстры почти все затушены и все покрыто густым слоем пыли и известки. На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались страшные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул, что было нелегко, так как все потухло, и везде дым был так густ, что трудно было дышать. Прибежав на главный караул, мы нашли страшную сцену: вся большая караульная, где помещались люди, была взорвана, и все провалилось более чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, большей частью израненных, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!

В карауле стояли несчастные Финляндцы, и когда успели привести все в известность, оказалось 10 человек убитых и 47 раненых. Сейчас же вытребованы были роты первого батальона Преображенских, которые вступили в караул и сменили остатки несчастного Финляндского караула, которых осталось невредимыми 19 человек из 72 нижних чинов. Описать нельзя и слов не найдешь выразить весь ужас этого вечера и этого гнуснейшего и неслыханного преступления».

Причины, способствовавшие организации взрыва в Зимнем дворце, лежали, как говорится, на поверхности и были видны невооруженным глазом да же мало сведущим в вопросах охраны лицам. Свидетельствует фрейлина А. А. Толстая:

«Прежде всего как расценить беспечность, предшествовавшую катастрофе? Беспечность тем более непонятную, что в то время жили в постоянном страхе перед происками адской банды. Правда, во дворце ввели усиленную охрану, — считалось, что были приняты меры самой тщательной предосторожности, — однако даже на жилой половине происходили странные вещи. Так, нам, фрейлинам, доводилось встречать в коридорах, а именно в коридоре, ведущем в покои Государя, очень подозрительных субъектов. Дарье Тютчевой однажды даже показалось, что она увидала мужчину, переодетого в женскую одежду, покрытого темной вуалью, из-под которой все же выглядывали усы. Мы поспешили предупредить внутреннюю охрану, но нас, вероятно, посчитали фантазерками и ограничились для очистки совести небольшим обыском, который ничего не дал.

Однажды вечером, когда я вернулась к себе, мне сказали, что приходила некая дама, уверявшая, будто я пригласила ее с собой в театр. Ложь бросалась в глаза, и у меня тут же возникло подозрение… Пресловутая дама придумала этот предлог, чтобы проникнуть во дворец, пользуясь моим отсутствием. На следующий день, встретив… коменданта Адельсона[157], я сообщила ему… о моих подозрениях… В ответ я услышала самые прекрасные обещания, и я отмечаю этот инцидент только потому, что он произошел накануне покушения… Графа Адлерберга… тоже справедливо осуждали за то, что он не захотел усилить охрану Зимнего дворца городской полицией. Говорят, он счел это позорной мерой и посягательством на свои права… Благодаря чрезмерному великодушию Государя никто не понес наказания и все остались на своих местах».