На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

Да, расчет был на подробную работу с большими материальными и художественными затратами. Расчет был на премьера и традиции блоковских времен. Вот что значит лаконичное сообщение Чеснокова: «Мольера играет Монахов». На Булгакова делалась ставка, и, судя по письмам в Эрмитаж и Публичку, дирекция была почти убеждена, что спектакль состоится.

Сергей Константинович Абашидзе — театровед и музейщик, «изучал» нового зрителя. Он был создателем и директором театрального музея в БДТ (1929–1935). Он же первым руководил театральными журналами «Еженедельник Академических театров», «Театр» и «Рабочий и театр». Позже, очевидно, вслед за Шапиро, перешел в Мариинский театр и там снова руководил музеем. Абашидзе — тоже своего рода Лагранж. Он хорошо знал, о чем следует умолчать, а что — выписать курсивом.

«Пользуюсь, кстати, случаем, чтобы подчеркнуть, — сообщал читателям своей книги Монахов , — что самая инициатива издания моих воспоминаний и организация всей этой сложной работы полностью принадлежит музею театра и персонально С.К. Абашидзе» [22].

Нужно сознаться, что к этому петербургскому грузину Р. относился с особой приязнью, так как именно он первым предложил назвать Малую сцену БДТ именем Александра Блока.

Ну да, дело не вышло ни у Абашидзе, ни у артиста Р. …

Но ведь старались же [23] …

Первой режиссерской работы Юрского в БДТ — «Фиесты» Хемингуэя — Товстоногов не принял.

Тогда Юрский снял «Фиесту» как телефильм.

Тогда Товстоногов сказал: «Это самодеятельность… зря он занялся режиссурой», — и заявил Юрскому напрямик: «Вы хотите создать театр внутри нашего театра. Я не могу этого допустить» [24].

Тогда возникла опасность, что Сережа может уйти.

Тогда Гога вызвал его «и сказал вдруг очень кратко и прямо: „Давайте забудем всю историю с „Фиестой“ Назовите пьесу, которую вы хотите поставить, и я включу ее в план сразу“» [25].

Это было похоже на сцену из «Мольера».

Л ю д о в и к. Твердо веря в то, что в дальнейшем ваше творчество пойдет по правильному пути, я вам разрешаю играть в Пале-Рояле вашу пьесу «Тартюф». М о л ь е р (приходя в странное состояние). Люблю тебя, король!.. (В волнении.) Где архиепископ де Шаррон? Вы слышите? Вы слышите? [26]

Назавтра Юрский назвал «Мольера»…

В историю с «Фиестой» артист Р. оказался плотно замешан: и в театре, и на телевидении он играл Роберта Кона, влюбленного в Брэт Эшли.

В театре он влюблял себя в героиню Зины Шарко, а на телевидении — в Брэт Наташи Теняковой.

То ли Зина сама отказалась от телеверсии, то ли вышло как-то иначе, Р. не уловил. Но то, что это было непростое время для Сергея, Наташи и Зины, кое-кто чувствовал. Здесь выходила своя тайна, точно так же, как с не допущенной до сцены «Фиестой»…

Входя в свою роль, артист Р. сильно ревновал героиню к соперникам Кона — Джейку Миши Волкова и Майклу Славы Стржельчика.

Ярость ревнивца-Кона, писателя и боксера, слепила ему глаза и на том самом показе, когда все играли с полной выкладкой, а Мастер ни разу не хмыкнул, Кон-Рецептер, нанося сокрушительный апперкот Майклу-Стржельчику, вскользь задел его по руке, и стекляшка Славиных часов звонко брызнула в сторону Гоги…

Нет, нет, Р. бил, как положено, мимо, Стриж, как положено, защищался, но в последний момент слишком высоко поднял левую руку…

Через много лет на поминках Миши Данилова, который играл в «Фиесте» Монтойю, стали вспоминать одно за другим…

Со дня его смерти прошло больше года, а урну с прахом привезли из Бостона только сейчас, чтобы положить в материнскую могилу…

Р. запомнилось новое в Сереже Юрском.

Как внятно он прочел за столом знакомую молитву.

— Внезапно Судия приидет, и коегождо деяния обнажатся, но страхом зовем в полунощи: Свят, Свят, Свят еси, Боже Богородицею помилуй нас…

Говорили о Мише, как его не хватает, о том, что приходит время воспоминаний, и Р. внезапно сказал, что мемуар надо бы как жанр упразднить, мол, что угодно, только не мемуар, где все и всегда так уважают себя и любят, все я да я…

— А все-таки этот жанр читают, — сказал Юрский.

— Я говорю о себе, — сказал Р. — В себе хочу его упразднить. Это надо выстраивать по-другому… Как прозу… Надо над собой смеяться, вышучивать себя… Тогда возникнет дистанция между тем, кто пишет, и тем, каким он был тогда…

— Над собой смеяться? — переспросил Ю., и тут получилась пауза. — Когда другие — понятно.

Тогда Р. спросил его о «Фиесте»:

— Почему не пошел спектакль?..

Сергей начал отвечать, и стало ясно, что он об этом много думал.

— Ты помнишь, как повел себя Гога после премьеры? — Р. ответил «Нет», и Ю. продолжил: — Он вообще ничего не сказал. Весь прогон сидел мрачный. Потом: «Спасибо артистам. Завтра поговорим», — встал и ушел. Но ни завтра, ни послезавтра разговора не было. Наконец позвал в кабинет. «Сережа, это оказалось более готово, чем я думал. Но есть вещи совершенно невозможные». — «Что же, Георгий Александрович?» — «Волков в роли Джейка. Это недопустимо», — Сергей помолчал. — По-моему, он мотива не мог придумать…

— А может, ему правда не понравилось, — сказал Р. — Я тоже не пришел в восторг. — Миша Волков был еще жив, и Р. продолжал его ревновать то ли к Брэт, то ли к роли Джейка.

— Ну что ты, — сказал Ю. — Внешность такая…

— А тебе он не предлагал играть? — спросил Р.

— Да, он сказал: «Вот если бы это делали вы…» Но он же запретил мне играть в своем спектакле… С этого началось…

— И что же ты? — спросил Р. Когда он выпивал, особенно днем, ему хотелось разглядеть прошлое острей, чем на трезвую голову.

— Но он мог хотя бы сказать о двух составах, сделать какие-то оговорки…

— В этом случае ты поступил как романтический герой, — сказал Р.

— Он не хотел давать шанса, — сказал Ю. — На моем веку такого вообще никогда не было. Он всегда находил что сказать режиссеру, что-то поддержать, кого-то похвалить… А тут…

Вышло так, что на Мишиных поминках многие хвалили «Фиесту», которая недавно снова прошла по телевизору, Барышникова-Тореадора, Данилова-Монтойю, Борю Лёскина, который сыграл зрителя на корриде.