На крутой дороге - Яков Васильевич Баш

Женщина снова закрыла фартуком глаза и сквозь слезы добавила:

— Марися еще пыталась упрашивать их, дедушку своего заслоняла, так ее… прямо в личико.

Немного успокоившись, женщина рассказала, что ее отец, живущий по соседству с покойным дедом, видел, куда дед с Марисей спрятали больного, и решил помочь ему. Запряг лошадь, поехал на луг, к копнам. Быстро погрузил на телегу сено, а под сеном спрятал пленного. Не забыл и пропуск выхлопотать у коменданта, будто для перевозки сена к дочери.

— Вот так и привез вас сюда…

Профессор только теперь понял, что находится уже в другом селе.

— Привез да и говорит, — продолжала женщина. — «Не знаю, что это за человек, дочка. Только вижу, свой, раз от немцев прячется. Посмотри за ним, не то погибнет людская душа». Едва я успела устроить вас и отца проводить домой, как в село нагрянули жандармы. И такое поднялось, не приведи бог! Покоя нет ни днем ни ночью. Как на волоске висишь. А тут еще и вы бредите. Да так громко! Ну, думаю, услышат — конец мне.

Женщина взяла из люльки грудного ребенка, успокоила его, выглянула в окошко, прислушалась и облегченно вздохнула:

— Слава богу, кажется, хоть под вечер утихомирились.

И только она проговорила эти слова, как дверь с шумом открылась, в хату ввалились три автоматчика.

— Рус зольдат! Рус зольдат!

Женщина так и обмерла на месте. Прижимая ребенка к груди, она молча показала головой: дескать, нет здесь солдат.

Жандарм указал автоматом на профессора и свирепо завопил:

— Рус зольдат?

— Нет! Нет! — испуганно преградила ему дорогу женщина. — Это отец, отец! Папа… понимаешь, папа! — в отчаянии жестикулировала она.

И подбирая подходящие слова, чтобы доказать, что это ее отец и что он очень болен, она вдруг выпалила:

— Тиф, тиф у него!

Это слово не на шутку встревожило жандармов.

— О-о-о! — пробормотал один из них.

— Доннерветтер! Хундерт тайфель! (Гром и молния! Сто чертей!) — выругался стоявший у двери.

— Аус! (Прочь!) — испуганно крикнул старший. И они торопливо вышли. Но профессор уже не видел этого. Взволнованный рассказом женщины, он снова начал бредить. Перед ним опять были только гестаповцы. Они гонялись за ним, ловили его и все пытались застрелить. Но едва начинали целиться, как вдруг неизвестно откуда появлялась Марися и заслоняла собой профессора. Гестаповцы кричали на нее, били ее, били прикладами винтовок прямо по лицу, но маленькая девочка с красными лентами в косичках стояла перед ними гордая и бесстрашная…

IV

Постепенно профессор Буйко начал выздоравливать. С каждым днем ему становилось все лучше. Когда ему за спину подкладывали подушки, он уже сидел без посторонней помощи и даже мог хотя еще не очень уверенно, но все же самостоятельно пользоваться ложкой. Сознание теперь не покидало его, и он ясно понимал, что судьба неожиданно привела его в Фастов, в дом знакомого врача, вместе с которым они когда-то учились и даже немного вместе работали. Но каким образом он попал сюда, представить не мог.

С утра и до поздней ночи за ним ухаживала худая, осунувшаяся, но очень подвижная и приветливая Мария Остаповна — жена его знакомого. Ей помогала дочь — такая же, как и мать, приветливая, хрупкая. По вечерам, возвратившись с работы, у постели больного хлопотал и сам хозяин — облысевший, добродушный толстяк — Константин Назарович. Все они вели себя в его присутствии так, будто с ним ничего не случилось. Никто не напоминал ему о плене и о тех, кто спас его, все говорили ему только приятные слова, будто войны вовсе и не было, а его привело сюда не горе, а простое желание погостить у товарища.

Профессор был благодарен им за такое сердечное гостеприимство, но хорошо понимал, что они умышленно так обращаются с ним, чтобы не волновать его тем, что за этой мирной, успокоительной ширмой таится страшная трагедия. И он невольно думал: как тяжело болеть врачу, который сам не раз утешал больного, заранее зная, что судьба этого больного уже предрешена.

Продолжительное время профессор был настолько слаб, что не мог говорить. Но в этот раз, когда Константин Назарович вернулся из больницы, Петр Михайлович сидел на кровати и весело разговаривал с Марией Остаповной. Та уже успела сообщить Петру Михайловичу приятную новость о его жене, Александре Алексеевне, которая жива, здорова и скоро должна прибыть сюда. Возможно, именно это известие и придало силы профессору. Он даже приподнялся без посторонней помощи и, как ребенок, сиял от радости.

— О, я вижу, наш пациент — герой! — обрадовался Константин Назарович, войдя в комнату. — Это хорошо, хорошо, Петр Михайлович, — добродушно говорил он, проверяя пульс. — Чудесно.

И убедившись, что больному действительно стало лучше, он вдруг не удержался, отвернулся и смахнул платочком слезу. Профессору стало совершенно ясно, что в этот дом он был доставлен в таком состоянии, когда жизнь его висела на волоске.

— Скажите спасибо своим знакомым, Петр Михайлович. Это они спасли вас, — взволнованно промолвил Константин Назарович.

Профессор недоуменно посмотрел на врача: о каких знакомых он говорит? Потом смутно начал припоминать, что после того, как жандармы заходили к женщине в хату, его куда-то везли. Везли на маленькой тележке, которую тащили на себе та же говорливая женщина, хозяйка хаты, и какой-то пожилой дядька. Везли долго, очень долго, но куда привезли и как он оказался здесь — вспомнить не мог.

Константин Назарович как раз дежурил в больнице, когда женщина и пожилой крестьянин внесли профессора в приемный покой в бессознательном состоянии. Со слезами на глазах женщина умоляла спасти ее дядю. Вначале Константин Назарович не знал, кого они принесли, думал, что это и в самом деле какой-нибудь колхозник, родственник молодой женщины, а когда узнал профессора, ни женщины, ни ее спутника уже не было. Убедившись, что больной передан в надежные руки, они, не назвав даже своих фамилий, возвратились туда, откуда пришли. В ту же ночь Константин Назарович перевез профессора к себе в дом. Он догадался, что женщина нарочно назвала больного своим дядей, однако был уверен, что это в самом деле какая-нибудь знакомая профессора.

Петр Михайлович взволнованно слушал рассказ Константина Назаровича. Перед глазами снова встали как живые и рязанец со шрамом на щеке, и светловолосый белорус, и девочка-школьница со своим седым дедушкой, которые сами погибли, спасая его, и говорливая женщина, назвавшаяся племянницей, и пожилой дядька с тележкой… Все эти люди впервые в жизни видели его, и он никого из них не знал.

Некоторое время профессор сидел молча, углубившись в свои мысли. Казалось, он снова разрешал