Странствия хирурга. Миссия пилигрима - Вольф Серно

Стиль поведения англичанина не делал путешествие особенно приятным. Витус с охотой поделился бы воспоминаниями о былых временах, ведь до Сантандера они скакали тем же маршрутом, которым он когда-то прошел с Магистром и бродячими циркачами. Однако нормального разговора никогда не получалось. Если Эджхилл о чем-нибудь и говорил, то всегда исключительно о своей королеве. Витус, который также почитал Елизавету, но на свой лад, в итоге оставил попытки пообщаться со своим спутником. К тому же утомительная скачка делала всякое общение невозможным, а бешеный галоп отнимал силы не только у лошадей, но и у всадников.

Так в полном молчании они проехали мимо Белорадо, миновали Роденью, Брависку и другие небольшие селения, направляясь вдоль берега Рудрона, а затем вдоль берега Эбро. Под Вильякайо их постигла неудача: случилось нечто невообразимое, и три лошади из четырех одновременно захромали. Путники были вынуждены сделать остановку. Витус наслаждался двумя днями покоя и вволю наговорился с другими людьми. Какое же это блаженство — просто посидеть в харчевне, без спешки поесть, выпить стаканчик вина и поболтать о Боге, о мире и обо всем на свете. Как ему мучительно недоставало друзей, и в особенности Нины!..

Деревенский кузнец заменил подковы лошадям, и на третий день всадники смогли продолжить путешествие. Эджхилл, все это время сидевший как на раскаленных угольях, знай погонял жеребца, и к вечеру путешественники были уже вблизи Торрелавеги, их очередной цели.

Следующие дни они также летели вперед с невиданной скоростью. Погода стояла чудесная, безоблачное небо над головами сияло яркой лазурью, и кони резво скакали. Даже Эджхилл немного оттаял. Чем ближе они продвигались к Сантандеру, тем разговорчивей он становился.

— Знаете ли, сэр, — задумчиво проговорил он однажды вечером за кубком рубиново-красной риохи, — за время всего нашего пути это первый глоток, который доставляет мне настоящее удовольствие.

Уже догадываясь о причине, Витус тем не менее вежливо спросил:

— И отчего же?

Курьер сделал еще один глоток:

— Когда мы наконец доберемся до кантабрийской столицы, с моей души свалится камень. Да-да, огромный камень! Потому что потом скорость нашего передвижения не будет зависеть от меня. То будет дело случая и везения — удастся ли нам быстро попасть на корабль, идущий к родным берегам.

Витус кивнул:

— А если дело будет обстоять иначе, ваша королева, она же и моя, не сможет упрекнуть вас в этом.

— Вот именно. Тем не менее я, конечно, надеюсь, что фортуна будет нашей союзницей. — Эджхилл подавил отрыжку. — Наша девственная Глориана славится некоторой… э-э… нетерпеливостью.

Витус молчал, чувствуя, что неожиданно разговорившийся англичанин еще не закончил свою мысль.

— К тому же есть еще… э-э… Ему дорог каждый день, и чем раньше мы прибудем…

— Ему? О ком это вы?

— Ну, в общем… — Эджхилл боролся сам с собой, решая, имеет ли он право называть это имя, и в конце концов заключил, что скрывать его сейчас бессмысленно. Человек, которого он имел в виду, присутствовал повсюду — и в Англии, и в Европе, и рано или поздно вторгнется в жизнь Витуса из Камподиоса. — Короче, я говорю о сэре Фрэнсисе Уолсингеме.

Представим себе следующую картину: некая другая мать идет со своим младенцем к монастырю, чтобы подкинуть его. Почему она это делает? Потому что вынуждена избавиться от него по тем или иным причинам. Но ведь такая мать, оставив у ворот своего ребенка, никогда не возьмет чужого! В таком случае она всего лишь поменяла бы свою старую проблему на новую.

— Сэр Фрэнсис, — прогнусавил Кристофер Маффлин, человек с пергаментным лицом, писарь и книжный червь, — боюсь, этот Хорнстейпл уже опять здесь.

— Все неприятности на меня валятся, — вздохнул сэр Фрэнсис Уолсингем. Он сидел в своем кабинете и был занят тем, что прилежно подписывал документы, снова и снова ставя свой витиеватый росчерк под бумагами и обозначая место и дату: Лондон, 23-й день июня A.D. 1580.

— Он сказал, что ему надо?

— Нет, сэр Фрэнсис, не сказал. Только по обыкновению пожаловался, что его не пускают к королеве, и он вынужден, — Маффлин деликатно покашлял, — довольствоваться визитом к вам.

Уолсингем снова вздохнул. Он был глубоко предан своей повелительнице, но иногда проклинал ее привычку сваливать на него все неприятные дела:

— И вы не могли отослать этого человека?

— Нет, сэр. Весьма сожалею.

— Ну, хорошо. Просите его. — Уолсингем поднялся, по опыту зная, что все обременительные разговоры лучше вести стоя, тогда они носят более официальный характер. И более коротки. Не лишенный тщеславия, он машинально проверил свой костюм. Камзол, жилет и панталоны благородного черного цвета сидели, как всегда, безупречно и сочетались с черными туфлями. Единственным белым пятном в облачении сэра Фрэнсиса было жабо с большим количеством складок, накрахмаленное по голландской моде. По внешнему виду этого человека можно было бы принять за богатого судовладельца или высокопоставленное духовное лицо. Однако род его деятельности был совершенно иным: прихода стряпчего ожидал не кто иной, как основатель и глава тайной службы ее величества королевы Елизаветы I.

Он поднял взгляд на дверь, у которой в эту минуту появился адвокатус. Посетитель вызывал глубокую антипатию у Уолсингема, ибо был скользким зазнайкой и, хуже того, репьем, отделаться от которого, казалось, невозможно.

— Доброе утро, ваша милость! — Изобразив глубокий поклон, Хорнстейпл приближался к хозяину кабинета, и взгляд его при этом был устремлен на одно из удобных кресел. Однако адвокатус не мог позволить себе сесть, поскольку Уолсингем стоял сам и не приглашал посетителя присесть.

На лице сэра Фрэнсиса не дрогнул ни один мускул. Обращение «ваша милость» нисколько не льстило ему, однако этот прилипала всегда называл советника королевы именно так. Сначала надо было позаботиться о том, чтобы разговор состоялся с глазу на глаз, и он отпустил писаря:

— Спасибо, Маффлин, вы мне больше не нужны.

Потом Уолсингем внимательно осмотрел посетителя. Вкуса у малого не было никакого, и его вид лишний раз доказывал это. К чересчур короткой коричневой накидке он надел панталоны из грубой ткани цвета ржавчины и замшевые сапоги. Все вещи уже лоснились от долгой носки. Таким преуспевающим, каким он всегда преподносил себя, адвокатус явно не был.

Взгляд Уолсингема скользнул дальше, через одно из высоких окон. День был серым, все небо затянуто облаками. Казалось, они давят на лондонские крыши. Настроение препротивное.

— Будет ли это утро добрым, Хорнстейпл, покажет время. Но я вас сразу предупреждаю: если вы опять пришли ко мне с этой злополучной историей о наследовании Гринвейлского замка, я остаюсь непреклонен.

— Но, ваша милость, простите человека, который всего лишь алчет справедливости! Речь идет о земельном владении, которое в случае, если оно не будет унаследовано, перейдет к короне.