Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Мистер Таттл!

— Да, ваша честь? — Он вытягивается в струнку. Язык на миг появляется между губами.

— По вашей просьбе, мистер Таттл, я исследовала чек. — Я описываю его для протокола. — Будучи практикующим адвокатом, вы, мистер Таттл, утверждаете, что этот чек и другие документы, на которые вы послали запрос в банк, имеют существенное значение для вашей защиты, не так ли?

При виде явной и резкой перемены в настроении судьи все присутствующие замирают в шоке. Первым приходит в себя Хоби.

— Я подтверждаю это, судья Клонски. Дело обстоит именно так.

— Ну что же, с учетом того, что процесс проходит без участия присяжных, я принимаю ваше заявление о существовании данного факта, отменяю свое постановление и отказываю в ходатайстве об аннулировании повестки. Мистер Хорган, передайте мистеру Таттлу документы, о которых идет речь. Мистер Таттл, ознакомьте с ними мистера Мольто. Я рассмотрю возражения, когда документы будут официально представлены суду.

Хорган медленно опускается в единственное свободное кресло, которое стоит рядом со мной, и простирает ко мне полную, веснушчатую руку.

— Ваша честь… — начинает он.

— Решение принято, мистер Хорган. — Я встаю.

Хорган настолько ошарашен происходящим, что ему требуется несколько секунд, чтобы последовать моему примеру.

— Судья, мне хотелось бы думать… я надеюсь, что буду иметь шанс по меньшей мере…

Это просто попытка ввести в заблуждение тех, кто не имеет к делу никакого отношения, попытка привнести политику в заурядное уголовное дело.

— Вопрос рассмотрен, мистер Хорган. Я вынесла по нему решение. Было приятно повидаться с вами.

Если начну копать глубже и поинтересуюсь, какое отношение к делу имеет чек, я только усугублю свое положение.

— Судья, тогда нельзя ли хотя бы не делать достоянием гласности, то есть сохранить в тайне от прессы, стенографический протокол этого закрытого заседания?

— Думаю, это только подольет масла в огонь, мистер Хорган. Нет никакого смысла держать это в секрете. — Я с огромным трудом заставляю себя улыбнуться. Мне бы очень хотелось думать, что он просто чье-то послушное орудие и, не будучи полностью посвященным во все нюансы, слепо выполняет просьбу, например, того же Галиакоса, однако никакой уверенности на сей счет у меня нет. — Мистер Таттл, — говорю я, — я доверяю вам, несмотря на то что весь мой предыдущий опыт предостерегает меня от этого. Я ожидаю, что вы будете действовать в рамках ваших обещаний. В противном случае горькое разочарование постигнет нас обоих.

Мариэтта пялится на меня с нескрываемым изумлением. Ей редко доводится видеть то, что находится за пределами ее понимания.

Когда я прохожу мимо нее, она едва слышным хмыканьем выражает свое восхищение то ли моей авторитетностью, то ли смелостью.

— Взялся за гуж, не говори, что не дюж, — шепчу я ей.

— Сенатор, у меня складывается впечатление, что между вами и Мольто существует какое-то недопонимание. Так ли это?

Сидящий неподалеку от меня в кресле для дачи свидетельских показаний Эдгар выглядит сегодня каким-то болезненно-хрупким. Ему требуется некоторое время, чтобы осмыслить вопрос защитника, и лишь через минуту он дает утвердительный ответ. На Эдгаре серая спортивная куртка из плотного твида и очки в квадратной золотой оправе, которых вчера я не видела.

— Может быть, причина в том, что вы не сразу сказали правду полиции? Ведь именно тогда между вами и представителями обвинения возникли разногласия?

— По правде говоря, думаю, когда я согласился с вами, что следует обеспечить связь моего сына с моим домом, а сделать это можно, лишь добившись его освобождения под залог…

— И это вызвало у Мольто раздражение?

— Еще какое, — отвечает Эдгар. — Очевидно, у него нет детей.

Естественно, Мольто не может стерпеть такой обиды и тут же вскакивает с места. Что ж, зал суда не то место, где рассыпаются во взаимных комплиментах. Томми ведет чрезвычайно скрытную и замкнутую жизнь, в которой страсть подвергается сублимации. Никаких подружек. Бывший семинарист, он получил кличку — Сумасшедший Монах. Я приказываю секретарю вычеркнуть последнюю ремарку Эдгара, и Хоби опять приступает к допросу:

— Доктор Эдгар, мой вопрос таков: представители обвинения, полиция, вы когда-либо обсуждали имеющиеся по делу доказательства?

— Полагаю, что на ваш вопрос я могу дать отрицательный ответ. Я думаю, что мы все вели себя осторожно.

— Потому что вначале пытались ввести их в заблуждение, верно?

— Они сказали мне, что поскольку я сам прохожу по этому делу свидетелем, нам нельзя вести разговор о показаниях других лиц.

Мольто, который уже начал было вставать, чтобы заявить очередной протест, улыбается и снова занимает свое место.

— Хорошо, — говорит Хоби, — но давайте внесем окончательную ясность в этот вопрос: вы ведь действительно солгали полиции, не так ли?

— Как я уже сказал вчера мистеру Мольто, я был не до конца откровенным во время первого разговора с лейтенантом Монтегю.

Я смотрю на сенатора со смешанным чувством удивления и восхищения. Ведь еще только вчера, менее двадцати четырех часов назад, после немилосердной, жестокой пытки, учиненной ему обвинителем, он выглядел как выжатый лимон. Можно только догадываться, что довелось ему пережить, став свидетелем той свистопляски, которая поднялась в газетах и на телевидении, а сегодня он сидит здесь спокойный и невозмутимый, словно задавшись целью явить образец самообладания. Он ничем не выдает своих чувств. Тело абсолютно неподвижно, а на лице застыло выражение каменного безразличия.

— Хорошо. Однако в полицейских рапортах, с которыми я ознакомился, указано, что в первый день, седьмого сентября, вы сказали детективу, что ваша жена уехала, а куда и зачем, вам неизвестно. Правильно? Именно это вы сказали им, сенатор?

— Да, суть сказанного мной сводилась к тому.

— Но ведь это была ложь?

— Вопрос, заключающий в себе ответ, — протестует Томми.

Я отклоняю возражение. С моей точки зрения, адвокат, ведущий перекрестный допрос, имеет право устроить проверку свидетеля на искренность.

— Это была ложь, — произносит после долгой паузы Эдгар. Сейчас он не может удержаться от того, чтобы не бросить быстрый взгляд на ложу присяжных, где сидят газетчики.

— Понятно, — говорит Хоби. — И если я правильно понял суть ваших вчерашних показаний, то вы солгали в первую очередь потому, что считали, будто признание связей с такой личностью, как Хардкор, может нанести серьезный ущерб вашей репутации политического деятеля, не так ли?

— Это было лишь одной из причин. Я должен также сказать, что в тот момент мне и в голову не пришло, что мое предполагавшееся присутствие там имело что-то общее с этим инцидентом. Ведь первоначально все было представлено мне как случайная гибель в перестрелке между уличными хулиганами.