Августовские пушки - Барбара Такман

Еще большее беспокойство вызвало донесение IV резервного корпуса, прикрывавшего правый фланг армии севернее Марны. Германские части столкнулись и завязали бои с войсками противника, и силы противника, поддерживаемого тяжелой артиллерией, составляют не менее двух с половиной дивизий. Конечно же, это были передовые части армии Монури, выходившей к Урку. Хотя атака французов была «успешно отражена», командир IV резервного корпуса все же приказал отступить под покровом темноты.

Клук подчинился приказу Мольтке. Теперь армия, вырвавшаяся за два дня после форсирования Марны слишком далеко вперед, должна была отойти назад. Клук отдал распоряжение приступить к отводу первых двух корпусов со следующего утра, то есть с 6 сентября. Совершив победный марш от Льежа почти до Парижа, генерал тяжело переживал эти минуты. Если бы он шел в эшелоне за армией Бюлова, как ему приказали, если бы даже сегодня в 7 утра он остановил армию, то смог бы встретить нависшую над его флангом угрозу силами всей армии. По свидетельству начальника штаба генерала Кюля, «ни верховное командование, ни штаб 1-й армии не имели ни малейшего представления о том, что вся французская армия готова была перейти в наступление… Не было никаких признаков — ни показаний пленных, ни предупреждений комментаторов в газетах». Если Клук не предполагал, что ждало его в будущем, то, во всяком случае, он не мог не понимать: прекращение преследования противника и отвод войск сейчас, когда до выполнения графика главного штаба осталось всего четыре дня, отнюдь не являются прелюдией к окончательной победе.

Для союзников 5 сентября был, казалось, еще более мрачным днем. Их представители, собравшиеся в Лондоне в то время, когда с фронта сообщали лишь о поражениях, подписали утром договор, который обязывал страны Антанты «не заключать сепаратного мира в ходе настоящей войны».

В Париже Монури спросил Галлиени: «Если операция провалится, куда мы отведем…» Глаза Галлиени затуманились. Он ответил: «Никуда». Готовясь к возможной катастрофе, он отдал секретный приказ командирам парижского укрепленного района сообщить обо всех объектах, которые следует уничтожить, чтобы ими не воспользовались немцы. Даже такие мосты в сердце Парижа, как Новый мост и мост Александра III, подлежали уничтожению. Если враг прорвется через линию обороны, то ему должна достаться «пустота», так Галлиени сказал генералу Хиршауэру.

Главный штаб получил от Кастельно донесение, из которого следовало, что катастрофа грозит разразиться раньше, чем начнется генеральное наступление. Если противник еще больше усилит натиск, то командующий, возможно, будет вынужден эвакуировать Нанси. Жоффр приказал ему держаться еще сутки и только потом принимать решение, однако на случай неудачи он одобрил представленный Кастельно план отхода на вторую линию обороны.

Взяв у 3-й армии один корпус и сняв два корпуса с фронта под Мозелем, Жоффр пошел на большой риск, стремясь на этот раз достичь над противником численного перевеса, которого у французов не было в ходе наступления в начале войны. Подкрепления еще не заняли боевые позиции. Жоффр, информируя правительство о принятом решении дать сражение, постарался предусмотрительно создать для себя алиби на случай провала наступления. В телеграмме, отправленной им президенту и премьер-министру, говорилось: «Галлиени преждевременно атаковал противника, поэтому я приказал приостановить отвод войск и, в свою очередь, возобновить наступление». Впоследствии, когда Жоффр систематически пытался умалить роль Галлиени в операции на Марне и даже уничтожить ряд материалов, относящихся к этому периоду, эту телеграмму откуда-то выкопал Бриан и показал Галлиени. «Это «преждевременно» дороже золота», — сказал он.

Утром 5 сентября Жоффр, ничего не знавший о намерениях англичан, переживал «буквально агонию». Он отправил Мильерану телеграмму с просьбой использовать влияние правительства, чтобы добиться согласия англичан. Предстоящее сражение «может оказать решающее влияние на ход войны, в случае неудачи оно будет иметь серьезнейшие последствия для страны… Я полагаю, что вы без всякой подоплеки привлечете внимание фельдмаршала к огромному значению намеченного наступления. Если бы я мог приказывать английской армии, так же как и французской, то незамедлительно отдал бы приказ о переходе в наступление».

В 3 часа утра Генри Уилсон получил от Югэ копию Общего приказа № 6. Однако Югэ не разрешил капитану де Гальберу, доставившему приказ, встретиться с кем-либо из английских командующих. Примечательно то зловещее постоянство, с каким всегда в центре разногласий того периода почему-то появлялась фигура Югэ. Решив, что обстановка требует присутствия представителя в более высоком воинском звании, капитан де Гальбер отправился обратно во французский штаб. В 7 часов утра Уилсон передал приказ французского командования Джону Френчу и затем, в течение нескольких часов, убеждал его поддержать операцию союзника. Тем временем в 9:30 утра капитан де Гальбер прибыл в свой штаб, так и не привезя определенного ответа. По его словам, англичане «уклончиво» отнеслись к предложению об участии в наступлении, а мэр Мелёна рассказал де Гальберу, что багаж Джона Френча уже отправлен назад в Фонтенбло.

Жоффр решил добиться участия английской армии в предстоящем сражении «любой ценой», пусть даже ценой поездки на автомобиле в Мелён, за 115 миль от своего штаба. Предупредив англичан о своем приезде, Жоффр отправился в путь в сопровождении адъютанта и двух штабных офицеров. Несмотря на заторы на дорогах и неизбежную остановку на священный для Жоффра обед, шофер-гонщик доставил французов в замок, где разместился Джон Френч, в 2 часа дня.

В ожидании французского главнокомандующего фельдмаршал стоял возле стола, рядом с ним, помимо нескольких офицеров штаба, находились Мюррей, Уилсон и Югэ. Последний «выглядел как обычно, то есть так, словно только что похоронил своего последнего друга». Жоффр шагнул вперед и впервые заговорил первым. Вместо обычных для него кратких и лаконичных предложений, окружающие услышали страстную и сильную речь, сопровождаемую стремительными жестами; казалось, «что он хотел вырвать сердце из груди и бросить его на стол». Наступил «величайший момент», говорил он, приказы отданы, и, что бы ни случилось, французская армия до последнего солдата пойдет в бой ради спасения Франции. От исхода наступления зависели «существование французской нации, свобода Франции и будущее Европы». «Я не могу поверить, что английская армия откажется выполнить свой долг в этот критический час… история сурово покарала бы вас».

Кулак Жоффра с силой опустился на стол:

— Господин маршал, честь Англии поставлена на карту!

После этих слов Джон Френч, «жадно слушавший каждое слово», вдруг покраснел. В комнате воцарилась тишина. На глазах английского главнокомандующего медленно навернулись слезы и покатились по щекам. Он попытался было что-то сказать по-французски, но не сумел.

— Проклятье! Не могу объясниться! Скажите ему, что мы сделаем все, что в наших силах.

Жоффр вопросительно взглянул на Уилсона. Тот перевел:

— Фельдмаршал говорит «да».

Едва ли в переводе была необходимость — слезы и срывающийся голос фельдмаршала говорили сами за себя. Мюррей поспешил тут же сообщить, что английские войска отошли на 10 миль от исходных рубежей, указанных в Общем приказе о наступлении, поэтому сражение они смогут начать только в 9:00, а не в 6:00, как того требует Жоффр. Это был голос осторожности, который и впоследствии часто давал о себе знать. Жоффр пожал плечами.