Дочь Сталина - Розмари Салливан

С Марией Андерсон Светлана повстречалась осенью 2005 года. Друг спросил Марию, не могла бы она помочь Светлане переехать в новое жилище — перевезти лишь несколько коробок на своей машине. Светлана не растеряла ни капли своего дара убеждения. Мария скоро стала возить ее везде, куда ей было нужно поехать. Она хорошо помнит случай, когда они вернулись в апартаменты Светланы в Ричлэнд-Центре и обнаружили сидящего в фойе незнакомца. Говоря с сильным акцентом, он осведомился, знают ли они Лану Питерс. Он сказал, что стучался к ней в дверь, но никто не открыл. Мария ответила: «Нет, не знаем», а Светлана добавила: «Может быть, она уехала на весь уик-энд?» Когда они оказались у Светланы в комнате, Мария осталась с ней, потому что она была явно испугана. Спустя короткое время, послышался стук в дверь. На этот раз пришел местный полицейский, который знал о Светлане. Выяснилось, что тот мужчина приехал в компании какой-то женщины на прокатной машине с нью-йоркскими номерами. Женщина звонила владельцу дома престарелых и этим возбудила его подозрения, поэтому он вызвал полицию, чтобы она проверила, все ли в порядке с Ланой. Незнакомец заявил, что все, что он хотел — подписать у Светланы экземпляр ее книги. Полиция выдворила их обоих из города.

* * *

Как-то раз в 2006 году, путешествуя по стране, Боб и Рамона Рейлы остановились на вечер у Светланы в Спринг-Грин. Она сводила их к могиле Уэсли Питерса, а потом они вместе пошли в ресторан, где Боб вспоминал о событиях в Индии в 1967 году. Он удивлялся, как у ней хватило тогда сил принять столь судьбоносное решение? Позже Светлана отправила ему письмо, где писала: «Сейчас, слабая и испуганная, я сама поражаюсь тому, что совершила тогда. Я ничего не боялась — тогда. Люблю вспоминать те дни… так это было здорово!» Ее побег оставил несмываемый след в мире. Она «влепила пощечину советскому правительству». Она одурачила их всех.

В 2010 году журналист Дэвид Джонс, который брал у нее интервью в Корнуолле четырнадцатью годами ранее, вновь выследил ее в Ричлэнд-Центре, где, как он писал в своей статье, «Лана Питерс или Светлана Сталина, как ее звали до того, как замужество смыло грязь ее фамилии… скрывалась от всех». Джонс был потрясен тем, как она изменилась за прошедшее время. Согбенная от сколиоза, в сером тренировочном костюме и розовой кофте, она выглядела «до последнего дюйма как американская пенсионерка». Когда он сказал ей это, она заметила: «Почему бы нет?» Она пробыла в Америке так долго, что уже полностью ощущала себя американкой. Она любила гамбургеры, голливудские фильмы и постоянно говорила по-английски. Но когда он попробовал выяснить, «простила ли она своего отца», то вызвал этим взрыв «ее легендарного бешенства»: «Я ничего и никого не прощаю! Он убил множество людей, и среди них были мои дяди и тетушка! Я никогда не прощу его, ни при каких обстоятельствах!.. Он сломал мне жизнь, поймите это, сломал напрочь!» Вышло так, что это стало последним ее интервью.

И все же Ольга считала, что так или иначе, в последние два года жизнь ее матери нежданно наполнилась внутренним покоем. «Как ни удивительно, теперь она многие вещи стала воспринимать спокойно… Когда происходило что-то, что раньше решительно вывело бы ее из себя, она лишь смеялась вместо того, чтобы сердиться». Ольга спрашивала себя: «Кто ты такая и куда ты дела мою мать?» «Кажется, к нам вернулись наши славные дни счастья. Как это было хорошо».

Возможно, тем, кто умиротворил Светлану, оказался ее новый друг, писатель Николас Томпсон, который был так великодушен, что организовал закрепление за ней авторских прав на книгу «Двадцать писем к другу» через Вашингтонское бюро по регистрации авторских прав. При известной настойчивости, это оказалось не так уж трудно. Теперь она могла завещать свою книгудочери.

Кажется, Светлана решительно вышла на некий новый уровень осознания жизни, судя по тому, что она писала своей подруге Линде Келли: «Я пришла к выводу, что самое важное в жизни — не некие «достижения», а неброский, но труднодостижимый талант — всегда оставаться собой».

В 2011 году у Светланы диагностировали рак в терминальной стадии. В мае она написала Мэри Баркетт: «Я разваливаюсь на части!» Филиппе Хилл она сообщила: «Я потихоньку готовлюсь покинуть этот мир». С Кэти Россинг она часто разговаривала о смерти. Чтобы как-то успокоить ее, Кэти рассказывала о кончине своего брата. Из больницы его выписали умирать домой. Как потом оказалось, ровно за сутки до его смерти, Кэти зашла к нему в комнату, и он прошептал ей: «Тс-с-с! Наша мама пришла, чтобы забрать меня к себе». Она сказала Светлане: «Я думаю, ты скоро увидишь всех, кто умер до тебя: няню, маму, бабушку…» В ответ Светлана посмотрела на нее и поинтересовалась: «А если я не желаю кое-кого видеть?» По выражению ее лица Кэти легко поняла, кого та имела в виду. «Я не знала, что ей ответить на это». «Я думаю, что она долгое время боялась предстоящей смерти, но в какой-то момент, не знаю когда точно, она внутренне решилась на что-то и теперь была согласна с тем, что ей придется уйти».

Светлана желала, чтобы ее тело кремировали и сперва хотела, чтобы Кэти сделала так, чтобы ее пепел рассеяли с лодочной пристани «Орион» на реке Висконсин. Но потом сказала: «Не стоит этого делать — люди узнают, что мой пепел рассыпан в этом месте, и будут думать, что я загадила собой их реку». Напрасно Кэти пыталась ее уверить, что сделает все по секрету: «Мы поплывем на каноэ, и никто не узнает!» — Светлана была тверда, как камень. Кто-нибудь обязательно узнает. Она приготовила официальное распоряжение. Согласно ему, Мистер Стаффорд из погребальной конторы должен был забрать ее тело из больницы и немедленно доставить в крематорий, где кремировать и отдать пепел одной лишь Ольге — «завершить кремацию и доставку по назначению до того, как кто-либо еще получит возможность что-то сделать с останками».

Она дала Кэти одну фотографию, которую попросила выставить на церемонии прощания с ней. Кэти решила, что это было очень смешно. На фото была запечатлена морская гладь, блистающая в свете полной луны, и единственной деталью был торчащий из воды хвост кита, который только что выпрыгнул из воды и вновь нырял. На оборотной стороне Светлана написала: «Всем пока! Ваша Рыбка (дата:….)»

В ноябре она внезапно стала чувствовать себя хуже и ее перевели в госпиталь Пайн Вэлли. Она настаивала, чтобы больничный персонал не сообщал ничего Ольге. Светлана не хотела, чтобы дочь видела мертвое тело — в ее памяти воскрес момент, как она давным-давно, маленькая, увидела в то утро выставленный для прощания в ГУМе труп ее матери и шарахнулась в ужасе от этого зрелища. Этот образ матери оставался с ней даже спустя много лет. Кэти считала, что от подобного переживания Светлана хотела уберечь свою дочь. «Не думаю, что она понимала, что скорее причинит ей боль тем, что не даст возможности быть рядом тогда, когда сама Ольга этого желает». Но все-таки врачам удалось убедить Светлану позвонить Ольге. Они сказали ей: «Ваша дочь имеет право знать, что с вами».

Ее болезнь развивалась так быстро, что Ольга даже не подозревала, что мать умирает. Она приезжала в гости лишь месяц назад и обсуждала со Светланой, как она снова приедет на Рождество. Получив известие, Ольга тут же взяла билет на самолет. Когда она прибыла, было уже поздно, но врачи сообщили ей, что это, так или иначе, не имело значения. У них было предписание не пускать ее в палату к умирающей. Ольга злилась и чувствовала себя уязвленной — мама, очевидно, до сих пор продолжала чрезмерно опекать ее. Ей не довелось быть у смертного ложа отца, и она хотела быть рядом с матерью в ее последние мгновения.