Хроника смертельного лета - Юлия Терехова

– Безусловно, – кивнул Сергеев, – пройдемте.

Рыков-старший взял с полки в коридоре связку ключей, и, как был, в домашних тапках, прошаркал к двери напротив. Отперев три замка на отличной английской бронированной двери, он пропустил Глинского и остальных вперед.

– Что вы рассчитываете найти? – спросил Лев Петрович. – Скажите, может, я вам помогу.

Глинский задумался. А почему бы и нет?

– У вашего сына есть синяя шелковая рубашка? – спросил он. – Вероятнее всего, с короткими рукавами.

– Да, есть, – каменным голосом ответил отец Олега. Он прошел в одну из комнат, как оказалось, спальню, и раздвинул дверцы внушительного гардероба. Покопавшись в нем, он повернулся к Виктору.

– Ее нет, – пробормотал он, – куда она делась? Может быть, в ванной, в корзине лежит?

– Присядьте где-нибудь, – распорядился Сергеев, – мы начинаем обыск. Вы вправе следить за тем, чтобы каждая выемка производилась при понятых.

Обыск длился два часа. Они ничего не нашли, к своему глубокому разочарованию, в том числе, и шелковую рубашку. Виктор позвонил Зубову и доложил о результатах обыска. На его удивление, майор не расстроился, а, пожалуй, даже обрадовался.

– Ничего удивительного, – сказал он Виктору, – давай там сворачивайся и мухой сюда. Ты мне здесь нужен. Дача, блин, в два этажа, а еще подвал и чердак. Врубайте мигалку, и чтоб через двадцать минут были здесь.

– Вот видите! – торжествующе заявил Рыков, когда понял, что обыск закончен. – Мой сын ни в чем не виноват! Вам придется извиниться.

– Не хотите со мной проехаться в Серебряный бор? – спросил Виктор.

– Нет, увольте, – отказался Лев Петрович, – я не хочу терять время. Уверен, что там вы тоже ничего не найдете. И имейте в виду – мне пора уходить. А посему – честь имею! – с этими словами он направился к выходу из квартиры. В дверях он остановился:

– Мне квартиру надо закрыть. Можно побыстрее?

Виктор удивился, как изменился его тон. Словно с ним говорил другой человек. Он обратился к участковому:

– Федоров, заканчивай побыстрее, а мы поехали! – И вышел из квартиры, не попрощавшись с отцом Олега Рыкова.

– Почему так больно? – прошептала Катрин. – Мне больно… И кровь – откуда?.. Он приподнял голову и встретился с ее мутным, невидящим взглядом.

– Это твоя кровь, – ответил он спокойно и добавил: – Не следовало так сопротивляться. Мне пришлось закрепить право собственности на тебя.

– Право собственности? – задрожала она. – О чем ты?

– Сейчас покажу, – он сдернул с нее покрывало. Катрин сделала попытку прикрыть дрожащей рукой наготу, но он пресек жалкое движение, заключив ее запястья в кандалы своих ладоней.

– Ты же хочешь взглянуть? – прищурился он и потянул Катрин за руки вперед. – Давай, приподнимись!

В болезненном дурмане она увидела окровавленную простыню под собой, и ей почудилось, что у нее началось кровотечение. Катрин вскрикнула в ужасе, но потом поняла, что кровоточит рана на внутренней стороне ее левого бедра – багровый росчерк-монограмма.

– Я вырезал свои инициалы, – произнес он холодно, – не волнуйся, все обработал антисептиком. Скоро порез заживет, но шрам останется навсегда. Как и я.

На мгновение она ощутила такую невыносимую дурноту, что, казалось, вот-вот снова провалится в беспамятство – искусно переплетенные буквы О и R – значит, это они жгли ей сейчас кожу до такой степени, что она с трудом сдерживала стон. Значит, это они истекали ее кровью, ржавый запах которой разрывал ей ноздри. Без сил она откинулась обратно на подушку. «Господи, как больно».

– Что теперь со мной будет? – упавшим голосом спросила она, а из уголков ее глаз по вискам протянулись две прозрачные дорожки. – Ты меня убьешь?

Он не ответил. Поднявшись с постели, где лежал рядом с нею, он, не стесняясь наготы, прошелся по комнате, приблизился к окну и чуть отдернул плотную штору. В спальню проник холодный утренний свет. Он стоял у окна, и его душили слезы обиды и разочарования. Жестокой ошибкой было привозить ее сюда и делать то, что сделал он. А теперь? Что он, Олег Рыков, для нее? Убийца, насильник – по сути, она права, и как ему теперь с ней поступить? Той, которая стала болью и мукой его жизни, действительно лучше умереть и перестать терзать его. И всем сразу станет проще жить. Орлов – сам повесится, когда узнает, что ее не стало. «А со мной что будет? – промелькнуло у него в голове. – Да какая, к черту, разница… Если ее нет рядом – это не имеет никакого значения».

– Пить, – простонала она.

– Что? – почти беззвучно откликнулся он.

– Я хочу пить. Дай мне воды.

Не сказав ни слова, он вышел из комнаты. В холодильнике нашел бутылку перье. Пока наливал воду в стакан, нервно соображал – ведь надо как-то с ней общаться. Смотреть ей в глаза, наконец. Для этого необходимо собрать волю в кулак – чем более уверенным он будет себя чувствовать, тем скорее Катрин поймет, что никуда ей от него не деться. Он вернулся в комнату и, сев рядом с ней на кровать, протянул стакан с холодной водой. Катрин не смогла его взять дрожащими руками.

– Я помогу, – он напоил ее, придерживая темноволосую голову. Катрин закашлялась – вода попала ей в дыхательное горло. Сквозь кашель он еле разобрал:

– Зачем?

Он поставил стакан на прикроватную тумбочку.

– Что – зачем?

– Зачем? – повторила она. – Кто угодно мог вот так… подло… жестоко… но не ты…

– Интересно, – уронил он, – почему не я?

– Ты всегда был так добр, – ее голос угасал, и она сама угасала с каждой минутой. – Что я сделала? Чем я обидела тебя? За что ты со мной так?

– Ты не понимаешь?! – заорал он, устав сдерживаться. – Я люблю тебя!

Несколько мгновений Катрин вглядывалась в его лицо, словно пытаясь найти в нем то, что поможет ей примириться с болью, раздирающей ее тело и сердце. Но не нашла.

– Любишь? Вот, значит, как ты любишь. Как же ты тогда ненавидишь?..

– Не дай бог тебе узнать, – сцепив зубы, пробормотал он. – Мне было невыносимо видеть, как ты страдаешь с этой скотиной.

– А теперь я страдаю меньше, – уголки ее губ дрогнули. – Я чувствую себя…

– Оскверненной? – закончил он за нее. – Именно так ты себя чувствуешь?

Катрин молчала. Да, она чувствовала себя оскверненной и изуродованной. Но инстинкт самосохранения еще удерживал ее от того, чтобы высказать это вслух.

– Молчишь?.. – с горечью констатировал он. – Значит, правда? И моя любовь не имеет для тебя ни малейшего значения?

– Любовь… – с тоской прошептала она. – Любовь – это предательство, презрение и подлость. Рано или поздно любовь кончается этим. Вот и твоя любовь этим кончилась.