Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки - Виктор В. фон Хаген

У инков был сельский танец простолюдинов (айль-йи); во время этого танца крестьяне держали в руках свои орудия труда и двигались, имитируя движения пахаря. Такой танец можно увидеть в Андах и в наше время. Зрители и действующие лица этого танца объединялись в мистической общности, участники сливались с конкретным богом, которого они пытались умилостивить.

Самым сложным был танец уай-яя, официальный танец семьи Инки, по своей сути и замыслу не сильно отличавшийся от танца, который исполнялся другим «королем-солнцем», Людовиком XIV, и открывал менуэт. Этот танец исполнялся в очень торжественной и величавой, самоограничивающей и независимой манере: два шага вперед, один назад, по мере того как череда танцующих медленно двигалась к золотому трону, на котором сидел Великий Инка.

Африканские танцы – чувственные, арабские – эротичные, но танцы индейцев Анд обладают однообразием, от которого, если долго наблюдать за ними, можно завыть. Так обстоят дела сейчас (и так вполне могло быть в те времена), и все-таки, наверное, это было замечательно. И в этот момент как хочется повернуть время вспять, чтобы увидеть, как вся эта Тауантинсуйю, «Государство четырех сторон света», танцует под солнцем Анд.

И все же картина жизни этих людей – как непрерывной, радостной идиллии в ритме танца под гипнотический бой барабанов – сильно преувеличена. Расстояние, разумеется, придало очарования этой варварской стране. Едва ли она была такой. От рождения до смерти (и даже после нее) жизнь индейцев была пропитана сверхъестественным: все их предрассудки были связаны с «невидимыми силами», каждый миг их жизни был связан с колдовством. И хотя в этом благоденствующем государстве инков человек приблизился к Утопии так близко, как нигде и никогда в Андах (если оценивать любыми другими критериями), все же это было тяжелое и однообразное существование.

Идиллия Руссо, в которой люди рождаются хорошими и счастливыми, а общество делает их дурными, была просто диалектической уловкой, и тем не менее она задала тон литературе об американских индейцах. Кажется, что не важно, насколько научен подход к теме инков: они по-прежнему сохраняют этот романтический оттенок.

С тех пор тема благородного дикаря преследует нас. Когда Жан-Жак Руссо просил женщин в подражание природе «выкармливать своих детей», произошло беспорядочное возрождение Мадонны: королевы стали выдавать себя за пастушек, дипломаты стали натурфилософами, законодатели провозгласили естественные права человека – и народ, от природы «хороший», конечно, проглотил наживку и срубил так много тысяч человеческих голов, что канализация Парижа не справлялась с вязкими потоками крови. Фонтенель давно заметил: «Все люди очень похожи, так что нет такого человека, чьи недостатки могли бы повергнуть нас в дрожь». Инки были людьми, то есть они были хорошими и плохими, воинственными и мирными, агрессивными, жестокими, мстительными, подозрительными, распутными и щедрыми. Они проживали свою жизнь в таких человеческих рамках. Идиллическое изображение их общества противоречит само себе. Оценивать их с точки зрения нашей истории – в равной степени нелогично: история априори аморальна. «Природа, – как писал Реми де Гурмон, – не придает значения словам «хороший» и «плохой»; они иллюзия, выдвигаемая время от времени в форме иронического антитезиса или даже от неумения объяснить человеческие действия». Поток, что отделяет цивилизованного человека от нецивилизованного, – это ручеек, который любой ребенок может перешагнуть – и делает это!

Империя инков была действующей теократией: Инка был богом и человеком, и любое преступление было одновременно и неповиновением, и святотатством.

У народа инков сформировалось очень простое и разумное понятие зла, их действия и естественные ощущения были тесно связаны с их предрассудками. Нравственная основа общества инков покоилась на древних традициях, которыми с незапамятных времен руководствовался человек на обоих американских континентах. Родительская власть была жесткой, даже суровой. Дети почитали своих родителей, и повседневная жизнь и воспитание ребенка основывались на копировании действий родителей; жизнь ребенка была практически неотделима от жизни родителей. В противоположность этому в нашем обществе жизнь родителей и детей разделена; есть детский мир фантазий и реальности, развлечений и чтения, в который родители входят ненадолго, а затем почти раскаиваются в этом. «Не трогай», «не бери», «не пей» – вот главный смысл принуждений у нас. А настойчивое требование уметь различать «мое и твое»! Это умение навязывают, к нему приучают, за его отсутствие наказывают. Ничего этого не было в империи инков, умения приходили через действия, воспитание и возмужание – через подражание и возможность видеть. Не существовало никакой сильной разницы в линии поведения родителя и ребенка. Из этого неразрывного единства родителя и ребенка выросли традиции, из которых сложилась основа правосудия инков, а это стало источником простого свода жизненных правил – существовавшего за тысячи лет до прихода инков.

Убийство, насилие, кража, обман, супружеская неверность и нерадивость – подобные мотивации присутствовали в обществе инков – ведь они свойственны человеческой природе. За каждый из таких поступков следовало наказание. Наказанием за убийство была смерть: через повешение, забивание камнями или простое сталкивание со скалы (известны несколько таких мест казней, в особенности в районе Ольянтайтамбо неподалеку от Куско). Наказание, однако, было мягче, если убийство было совершено в целях самообороны или в гневе на изменившую жену. Кража влекла за собой вполне прогнозируемую смерть. Кража какой-либо общественной собственности была самым ужасным преступлением, ведь человек крал у бога. Сюда относилось проникновение в хранилища Инки, разрушение мостов и проникновение на территорию проживания избранных женщин. Кража была большим грехом, так как в действительности в ней не было нужды, и обычно не было искушения украсть. Для простого индейца не было побудительной причины накапливать имущество.

Честность индейцев при власти Инки подтверждают не только сведущие судьи-испанцы, но и об этом свидетельствует один из конкистадоров, знаменитый Мансио Сьерра де Легисамо, тот самый, который «проиграл в азартной игре солнце»[50]. В предисловии к своему завещанию, зарегистрированному в Куско, он написал: «Инки управляли страной таким образом, что в ней не было ни одного вора, ни одного преступника, ни одного праздного человека… Индейцы оставляли двери своих домов открытыми; палка поперек дверного проема была знаком того, что хозяина нет дома… и никто не входил».

Кража считалась помрачением ума, и когда она все-таки происходила (правосудие осуществлялось таким образом, что просто обвиняемый и обвинители рассказывали судье курака каждый свою часть истории), то делалось различие между грабежом со злым умыслом и грабежом от нужды. Если индеец поступил так от нужды, то наказывали чиновника за его плохую административную работу, которая привела к преступлению.