Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон

Роза и Сэмми повернулись к Джо, а тот поглядел на дюйм пепла на кончике сигареты и стряхнул его в ладонь.

– Наверное, в этом была суть, – сказал он. – Чтобы я вернулся. Оказался тут сидеть с вами, на Лонг-Айленде, в этом доме, есть макароны, которые приготовила Роза.

Сэмми задрал брови и резко выдохнул. Роза покачала головой. Похоже, ей на роду написано жить среди мужчин, чьи решения неизменно сложнее и чрезвычайнее подлежащих решению проблем.

– А нельзя было просто позвонить? – спросила она. – Я бы наверняка позвала тебя в гости.

Джо помотал головой и опять покраснел:

– Я не мог. Я столько хотел. Я позвоню и повешу трубку. Напишу письма, но не отправлю. И чем дольше я жду, тем сложнее вообразить. Я не знал, как это сделать, понимаете? Что вы обо мне подумаете. Что вы обо мне почувствуете.

– Елки-палки, Джо, звезданутый ты идиот, – сказал Сэмми. – Мы же тебя любим.

Джо положил руку ему на спину, и пожал плечами, и кивнул: мол, да, я поступил как идиот. И все, подумала Роза, – этого им хватит. Двенадцать лет ничегошеньки, отрывистое признание, покаянное пожатие плеч – и эти двое будут как новенькие. Она фыркнула, пустив струю дыма из ноздрей, и тряхнула головой. Оба посмотрели на нее. Будто ждали, что она сейчас придумает, как им дальше жить, – напишет туго закрученный и логичный сценарий Розы Саксон, и втроем они его разыграют, и каждый получит только те реплики, которые захочет.

– Ну? – сказала Роза. – И что мы теперь будем делать?

Повисло продолжительное молчание – в этот горестный мир, вероятно, успели явиться трое или четверо пресловутых идиотов Этель Клейман. Роза видела, как у мужа в уме складывается и оттачивается тысяча возможных ответов, и гадала, который из них Сэмми выскажет вслух, но в конце концов заговорил Джо.

– А десерт будет? – спросил он.

Сунув за ухо отточенный карандаш «Тикондерога» и прижав к груди чистый желтый блокнот, Сэмми лег с нею в постель. Надел жесткую хлопковую пижаму – эта белая в тонкую лаймовую полоску и с диагональным узором из золотых оленьих голов, – до сих пор дышавшую сладким паром Розиного утюга. Обычно в конверт их общей постели Сэмми складывал обонятельный протокол городского дня – богатый букет из «Виталиса», «Пэлл-Мэлл», немецкой горчицы, кислого отпечатка кожаного подголовника кресла в кабинете, подгоревшей четвертьдюймовой мембраны кофейной гущи на дне конторского кофейника, – но сегодня он принял душ, щеки и горло пахли обжигающим ментолом «Лайфбоя». Перемещение своего относительно некрупного тела с пола спальни на поверхность матраса Сэмми, как обычно, сопроводил речитативом из кряхтения и вздохов. Некогда Роза осведомлялась, имеются ли этим потрясающим концертам абстрактные либо конкретные причины, но причин никогда не имелось – его стоны были то ли машинальным музыкальным откликом на силу гравитации, вроде «пения» неких влажных камней под действием первых лучей утреннего солнца (Роза читала про это в «Риплиз»), то ли неизбежным еженощным выбросом – после пятнадцати часов игнорирования и подавления – всех дневных огорчений. Роза переждала сложный процесс, посредством коего Сэмми передвигал слизь в легких и горле. Почувствовала, как он вытянул ноги и поверх них разгладил одеяло. А затем наконец перекатилась на бок и села, опираясь на руку.

– Ну? – сказала она.

С учетом всех событий дня на этот вопрос можно было ответить многообразно. Сэмми мог сказать: «Оказывается, наш сын – все-таки не мелкий прогульщик и не развращенный комиксами малолетний правонарушитель, прямиком со страниц самых чернушных глав „Соблазнения малолетних“». Или в тысячный раз, с традиционной интонацией удивления пополам с враждебностью: «Ну твой отец дает». Или – то, чего Роза страшилась, по чему томилась: «Ну что, ты таки заполучила его назад».

Однако Сэмми лишь напоследок хлюпнул носом и сказал:

– Мне нравится.

Роза еще чуточку приподнялась:

– Правда?

Он кивнул и заложил руки за голову.

– Пугает знатно, – продолжал он, и Роза поняла, что такого ответа и ждала, точнее, знала, что такой репликой он, пожалуй, и предпочтет ответить на недоговоренное предложение внушить ей томление и страх. Как всегда, ей не терпелось услышать, что он думает про ее работу, и вдобавок она была благодарна за то, что он решил еще чуть-чуть пожить по старому календарю, пусть и изобилующему лакунами и просчетами. – Как будто Бомба – и впрямь Другая Женщина.

– Бомба сексуальна.

– Это и пугает, – ответил Сэмми. – Собственно говоря, пугает, что ты могла такое выдумать.

– На себя посмотри.

– Ты наделила Бомбу фигурой. Женским силуэтом.

– Это из «Всемирной энциклопедии», которая у Томми. Не я сочинила.

Сэмми закурил сигарету и разглядывал пламя, пока не догорело почти до пальцев. Потряс рукой, гася спичку.

– Он что, спятил? – спросил Сэмми.

– Томми или Джо?

– Он десять лет вел тайную жизнь. В смысле – ну правда. Маски. Фальшивые имена. Он сказал, дюжина человек знали, кто он. Никто не знал, где он живет.

– А кто знал?

– Да фокусники эти. Томми его впервые там и увидел. В задней комнате у Тэннена.

– «Магическая лавка Луиса Тэннена», – сказала Роза.

Это объясняло, отчего Томми так сильно привязался к этой ветхой шкатулке банальных фокусов и ерунды, – Розу бесило, она там бывала, и все это нагоняло на нее тоску. Он на этой лавке совсем помешался, как-то раз заметил ее отец. Сейчас Роза постепенно перебирала всю ложь, которую Томми растянул на последние десять месяцев. Аккуратно отпечатанные прайс-листы – подделки. Может, и сам интерес к иллюзионизму поддельный. И идеальная копия Розиной подписи на этих кошмарных записках – ну конечно, подделывал Джо. У Томми подпись колючая и неуклюжая; почерк все еще решительно вихлял. Как же она раньше не догадалась, что мальчик ни за что не сфальсифицировал бы подпись сам?

– Они перед нами разыграли грандиозный фокус. Наглазная повязка… как там Джо ее назвал?

– Финт.

– Ложь, скрывающая ложь.

– Я спросил его про Орсона Уэллса, – сказал Сэмми. – Он знал.

Роза указала на сигаретную пачку, и Сэмми протянул ей сигарету. Роза села – лицом к нему, скрестив ноги. Болел живот; это всё нервы. Нервы – и грохот многолетних фантазий, что обрушивались разом, сыпались дождем расписных игральных карт. Роза воображала, как Джо не просто давят проезжающие грузовики на пустынной дороге; она видела, как он тонул в глухих аляскинских бухтах, падал под пулей куклуксклановцев, получал бирку на палец в нише морга на Среднем Западе, гибнул в тюремном мятеже и оказывался в многочисленных и многообразных затруднениях суицидального толка, от повешения до дефенестрации. Ничего не могла с собой поделать. Апокалиптическое сознание: предчувствие надвигающейся беды ложилось тенью даже на самые солнечные Розины работы. В истории исчезновения Джо присутствовало насилие – тут она угадала (хотя ошибочно считала, будто насилием эта повесть завершалась, а не начиналась). Все больше всплывало новостей о самоубийствах – из-за «вины выжившего», как это теперь называли, – более везучих родственников тех, кто погиб в концлагерях. Читая или слыша подобные истории, Роза поневоле воображала, что Джо поступает так же и таким же способом: обычно прибегали к таблеткам или кошмарной иронии газового отравления. И любую газетную заметку о чьей-нибудь далекой печальной судьбе – вот только вчера она читала про человека, упавшего в море с обрыва на окраине Сан-Франциско, – Роза пересказывала себе заново, на главную роль взяв Джо. Задран медведем, покусан пчелиным роем, упал в пропасть со школьным автобусом (сидя за рулем) – память о Джо пережила все катастрофы до единой. Сколь ни затейлива, сколь ни алогична трагедия, Джо прекрасно вписывался в любую. Изо дня в день уже который год Роза жила с болью знания – знания – о том, что, невзирая ни на какие фантазии, Джо взаправду никогда не вернется. И теперь никак не удавалось постичь вроде бы простой концепт: Джо Кавалер со своей секретной жизнью спит у Розы на диване, у Розы в гостиной, под старым вязаным пледом Этель Клейман.